Пленных мятежников согнали на вокзальную площадь. Офицеров поставили в сторонке.
Перед Азиным были оборванные, истерзанные, ко всему равнодушные люди. Пыльные глазницы, впалые груди, скрюченные пальцы — всё мастеровой люд, ломаные мужичьи души. Эта покорная, безучастная толпа отрезвила Азина: ярость его перегорела. Он заговорил уже обычным, насмешливым тоном:
Против кого поперли? Вот ты, например? — ткнул он пальцем в чахоточного парня.— Ты что, купец? Может, ты фабрикант? Или его сиятельство, граф?
— Оружейники мы,— пробормотал парень.
— Иуда ты недоделанный! На своих, словно пес, кинулся...
— Дак мы ж поневоле! Нас левальвертами благословляют, штыками перекрещивают. Куда ж денешься? И так, и эдак, а жизни нету. ■—Парень рванул воротник грязной рубахи.— Смотри, комиссар, я лебеду жру, мякиной закусываю. Нет правды и жизни нету мастеровому ни в армии Красной, ни в этой самой Народной. Лучше пристрели ты меня за-ради Христа.
От этого рыдающего голоса Азин оцепенел. Не зная, что сказать, повернулся к щупленькому татарину:
— А ты на кого, знаком, озверел?
— Я на большевиков, бачка, сердит,— снял с головы тюбетейку и развел руками татарин.
— Шурум-бурум большевики у тебя забрали?
— Чисто-начисто под метлу.
— Значит, ты против большевиков?
— Угадал, бачка! — обрадовался татарин. — Я за Ленина. Мне Ленин землю дал, я — за него.
— А ну тебя на... — весело выругался Азин. — Тебя бы плетью по заднице, да времени нет. — Он приметил в толпе пленных лохматого, в посконных штанах и рубахе человека: —* Ты кто?
■
— Вотяк я, вотяк!
— Вотяк? А меня уверяли — вотяки воевать не любят. Значит, врали. Да, врали?
— Обманули нас белые начальники. Как кереметь в лесу, вокруг пенька обвели.
— Кереметь — что такое?
— Лешак! Не видел? Нечистая сила.