надцать лет не помнят, что было утром или вчера; юность не знает воспоминаний.
К пленным подошел Граве. Кобура «смит-вессона» выглядывала из-под полы его мундира, солнечные искры отскакивали от коричневых краг. Он встал перед пленными, забросил за спину руки.
— Кто желает вступить в мой отряд? Желающие отходят направо, нежелающие — налево, и да поможет бог нежелающим!
Андрей смотрел на этого человека с совиными глазами, а позади него все так же плотно звучала река, и он спиной ощущал ее уходящую силу.
— Думайте поскорей,—поторопил их Граве.— Жить или не жить —десять минут даю на размышление. Ты большевик? — спросил он Андрея.
— Комсомолец я.
— Это про вас распевают: «Пароход идет, вода кольцами, станем рыбу кормить комсомольцами»?
Шурмин молчал, переступая с ноги на ногу.
— Какое слово сочинили — комсомолец! Русскому смыслу наперекор,— говорил Граве, стоя перед пленными с видом человека, имеющего по револьверу в каждом кармане. — А ведь из таких пареньков можно надежный конвой для адмирала подобрать. Пойдешь в телохранители верховного правителя?
В голосе его Андрей почувствовал безграничное презрение к себе. Страшась за себя, ненавидя себя за безобразный этот страх, спеша подавить его, Андрей крикнул:
— Поцелуй в зад своего адмирала!
— Смелый, звереныш! Выйди из строя, щенок!
Андрей вышел из шеренги, холодея от мысли, что его сейчас расстреляют.
— Ну, а вы? —спросил Граве остальных. — Срок истек. Или вы ко мне в добровольцы, или я вас из пулемета...
13
«Пиши, Игнатий, о том, как дивизия освобождает город за городом, как летит она от Камы" к Уралу. Тебе приказал комиссар Пылаев вести журнал боевых действий. С сухой точностью протоколировать события. Факты и даты. Сражения, трофеи, количество пленных. Пиши вот так: «После двухдневных боев освобождена Елабуга. Взято в плен восемьсот колчаковцев. Тридцать первого мая освобожден Агрыз. Семьсот пленных, тысячи винтовок, сотни тысяч патронов. Шестого июня подступили к Ижевску. Город обороняли две колчаковские дивизии. Они разбиты наголову, в плен взята тысяча человек».
Игнатий Парфенович отложил журнал, взял тетрадь в коленкоровом-переплете— свой личный дневник. Параллельно с
журналом он записывал, в тетрадь все самое интересное, на его взгляд.
«Люди любят вспоминать исторические события, в которых они участвовали. В воспоминаниях самое ценное — правда. Голая, жестокая, но только правда. Ее можно скрывать долго, но нельзя скрывать бесконечно. Некоторые думают: полезная ложь лучше бесполезной правды. Опасное заблуждение! Я пишу одну правду, потому что уже давно перестал бояться.
Я не очень-то доверяю людям, которые говорят и пишут красиво, но в то же время я противник плоских фраз, тусклых истин. Что такое факты истории? Всего лишь перечень совершившихся событий. Они сухи, хуже — они мертвы, как мертва сосновая ветка, окаменевшая в соляном растворе. Но вот ветка попадает в полосу солнечного света и начинает переливаться, как радуга. Так сверкают и сухие факты истории в произведениях истинных поэтов. Пусть я не поэт, но, сохранив правду времени в воспоминаниях, я заставляю сиять их всей своей сутью.