Впрочем, гипотеза о том, что легенда о Хираме относится к периоду после 1717 г. (когда была создана первая Великая ложа Англии), скептически оценивается и таким авторитетом в области истории масонства, каким является Б. Джонс[216]. Он полагает невероятным, что новая масонская организация, пусть и обладающая весьма гибкой структурой, могла бы в течение всего нескольких лет «навязать» применение откровенно нового текста многочисленным ложам, разбросанным по всей Великобритании и являвшимся ревностными хранителя ми традиций.
Во всяком случае, установлено, что один из элементов легенды о Хираме был известен и в течение долгого времени применялся масонами при посвящении в степень Подмастерья. Речь идет о «пяти точках» контакта между Достопочтенным Мастером и посвящаемым в Мастера. Согласно Джонсу, эти точки соприкосновения символизировали попытку узнать секреты мастерства у мертвого тела[217].
Говоря о происхождении легенды о Хираме, следует также иметь в виду, что в ее содержании отражены воспоминания о древнейших «жертвоприношениях, связанных с закладкой фундамента», и «жертвоприношениях, связанных с окончанием работ».
Первые были ритуалом устойчивости. В начале строительных работ совершалось человеческое жертвоприношение, и тело замуровывалось в основание здания. Древние полагали, что жертвоприношение сделает возводимое здание устойчивым и прочным. Этот жестокий обычай имел повсеместное распространение. Б. Джонс приводит пример одного из полинезийских храмов, центральная колонна которого «поставлена» на человеческой жертве. Немало похожих примеров можно найти и в Европе и в Африке[218]. Говоря о старом континенте, Б. Джонс приводит легенду, согласно которой один из проповедников Евангелия в Ирландии (VI в. н. э.) заживо погреб своего монаха в основании монастыря во имя умилостивления «духа земли». Подобный факт совершенно неудивителен, если вспомнить о сопротивлении языческих элементов христианству, особенно в тех странах, где была чрезвычайно сильна близкая к природе духовность народа. Другие примеры, содержащиеся в исследовании Б. Джонса, относятся к кругу японской культуры. В японской культуре известны «hitobashira», люди-столбы, которые добровольно погребали себя под первым камнем какой-либо каменной постройки — замка, плотины, моста и т. д.[219].
Помимо жертвоприношений, связанных с ритуалом закладки здания, древние строители совершали жертвоприношения по случаю завершения строительства. В одной из легенд рассказывается, что создатель храма Василия Блаженного в Москве был ослеплен по завершении строительных работ. Таким образом хотели не допустить, чтобы он построил где-нибудь еще более прекрасный храм[220]. Эти и подобные жертвоприношения также являются ритуалом, гарантирующим устойчивость, и совершаются не только для того, чтобы умилостивить божество, способствовавшее благополучному завершению работы.
Полагаем все же, что древнейшие жертвоприношения, связанные со строительными работами, не имеют прямого отношения к легенде о Хираме как с хронологической точки зрения (когда сформировалась эта легенда, от прежних ритуалов сохранилось разве что отдаленное воспоминание, если иметь в виду Великобританию), так и с формально-содержательной. Более вероятна гипотеза, что жертвоприношения являются своего рода субстратом коллективной памяти, на основе которого масоны в совершенно иной /ровной атмосфере новой исторической эпохи сформировали свою собственную легенду — «Si vis vitam, para mortem» — желаешь жизни, готовься принять и смерть, говорил Зигмунд Фрейд, переделывая известное латинское изречение «si vis pacem, para bellum» — хочешь мира, готовься к войне[221]. Нам представляется, что в этом утверждении Фрейда содержится зерно масонского поучения, связанного со степенью Мастера. По этому поводу С. Фарина писал, например: «В то время как мир непосвященных советует гнать от себя мысли о смерти, масонство, напротив, стремится выработать у своих адептов привычку к мысли о смерти, как бы поднимая их выше безотчетного страха, который сам по себе в состоянии отравить самые радостные мгновения жизни»[222].
Снятие и удаление субъективного переживания смерти из психической жизни человека, скажем мы, чревато опасностью, непосредственно угрожающей самой жизни, ибо психика человека оказывается безоружной перед лицом неизбежно повторяющейся смерти. Психология глубинного у Карла Юнга основана на утверждении, что в нашем психическом универсуме существуют зоны тьмы (Тень), которые никогда не устранимы до конца в ходе нашего земного существования. С ними нам приходится сосуществовать и каким-то образом с ними «договариваться». Отказ от признания существования Тени, согласно учению Юнга, означает создание опасного расщепления нашей личности, которая, как всякая живая реальность, зиждется на двуполюсности, на знаке «плюс» и знаке «минус», на свете и тени. Смерть же, по сути дела, есть не что иное, как космическая тень.
Фрейд не ограничивался акцептацией разумом смерти, что уже само по себе немало, но дополнил своей собственной интерпретацией генезис идеи о будущей жизни, которая нам представляется по меньшей мере произвольной и научно не обоснованной. Суждения Фрейда по этому вопросу были им изложены в 1915 г. под общим названием «О том, как мы относимся к смерти». Фрейд утверждает, что закон эмоциональной амбивалентности в отношении любимых нами лиц доминировал в чувствах «первочеловека» (равным образом он доминирует и в чувствах современного человека). Он, таким образом, описывает процесс присвоения этим человеком идеи о загробной жизни. «Перед бездыханным телом любимого человека он вообразил духов. Чувствуя за собой вину за то, что нашел в своем воображении успокоение, человек, переживая горечь утраты, в скором времени превратил этих духов в демонов, которых следует страшиться… Постоянно воспроизводя в своей памяти усопших, человек вообразил иные формы существования. Так зародилась в нем идея о жизни, продолжающейся после кажущейся смерти»[223].
Заметим, что первая часть фрейдистского тезиса опровергается с религиозно-исторической и этнологической точек зрения:
а) история религий показывает, что идея о духах и демонах связана в своем генезисе с небесными явлениями и атмосферными феноменами, отчего «первочеловек» (если допустить в качестве объективной данности подобную риторическую фигуру) и вообразил «духов» прежде, чем он оказался перед бездыханным телом любимого человека;
б) представления, существовавшие у первобытного человека (представления, заметим, реконструируемые на основе наблюдений над некоторыми африканскими или полинезийскими этническими группами), связаны с идеей жизненной одухотворяющей силы, несводимой к материальному измерению, то есть, по сути дела, речь идет о представлениях, которые объяснимы деятельностью некой надличностной силы (напомним такие категории, как «mana», «orenda», «wakenda»); следовательно, идея существования духа не является изначально «индивидуальной»[224].
Вторая часть фрейдистского тезиса напоминает скорее полемический выпад. Отождествление метафизи ческого ответа на событие смерти с воспоминанием об усопших нам представляется необоснованным. У нас есть серьезные причины сомневаться в том, что великие религиозные философии античности, построенные на идее бессмертия, являются всего лишь фантазией на тему неких воспоминаний первобытного человека, мнемоническая деятельность которого якобы не может быть более ясной и интенсивной, чем наша. Наконец, скажем мы отнюдь не из полемических соображений, фрейдистский тезис обратим, и мы вправе предположить, что идея бессмертия и связанная с ней культовая практика развились не благодаря некоему избытку памяти, но для того, чтобы увековечить эту память, постепенно стирающуюся чередованием явлений.
Нам представляется также недостаточно обоснован ным и фрейдистский тезис о происхождении идеи перевоплощения. Фрейд утверждает, что «первочеловек», выработав идею будущей жизни за гробом, предоставил религиям декларировать, что это будущее существование как раз и является наиболее ценной и подлинной жизнью, сведя бренное существование, завершающееся смертью, к простой подготовке к жизни вечной. «Та ким образом, — продолжает Фрейд, — является логичным продолжить жизнь и в прошлое, вообразив предыдущие существования, метемпсихоз и перевоплощения…»[225].
В действительности же, если серьезно подойти к истории философии и религий, нам следует считаться с тем фактом, что наиболее древние «органичные» формулировки доктрин перевоплощения, как они изложены, например, в Упанишадах, связаны с цикличностью, вечным возвращением природных феноменов, с непосредственным восприятием жизненного континуума посредством преображений. Речь вовсе не идет о том, как того хотелось бы Фрейду, что происходит какая-то искусственная операция, совершаемая разумом, с целью «продлить» или «опрокинуть» будущую жизнь в прошлое. Как это ни парадоксально, но фрейдистский тезис недостаточно психологичен. Большей психологичностью при всей кажущейся поверхностности обладает, к примеру, тезис Р. Дэвида, полагавшего, что идея перевоплощения обязана своим возникновением «игре памяти» («tricks of memory»), то есть ощущению, испытываемому всеми людьми, что они «уже бывали» в том месте, которое в действительности они видят впервые[226].
Эти страницы мы отнюдь не намерены посвятить опровержению фрейдистского тезиса о происхождении идеи бессмертия. Завершим это невольное отступление от темы, заметив только, что великому венскому психиатру мы обязаны открытием того, что «никто, по сути дела, не верит в свою собственную смерть, или, что то же самое, все мы подсознательно уверены в собственном бессмертии»[227]. Объясняется это тем фактом, что, говоря словами Фрейда, «невозможно представить свою собственную смерть, и всякий раз, когда мы пытаемся это сделать, мы убеждаемся в том, что в действительности мы продолжаем представлять себя в качестве зрителя»[228]. На наш взгляд, эта внутренняя, подсознательная убежденность в собственном бессмертии заслуживает глубокого осмысления.
Масонское поучение, связанное с легендой о Хираме, и ритуал степени Мастера являются логическим развитием и истинным смыслом 20-й ландмарки по Маккевд: «Каждый вольный каменщик должен верить в воскресение к будущей жизни»[229]. Сформулированная подобным образом ландмарка расположена сразу как бы в двух иудейско-христианских категориях — «верить» и «воскресение». В действительности же от масона не требуется верить в воскресение. Главное для него — верить в перевоплощение или эволюцию духовной части себя как человека в иных измерениях. Все гипотезы о жизни после смерти представляют собой неадекватные попытки (во всяком случае, дискуссионные) перевода на человеческий язык того состояния, которое в силу радикального разрыва, каким является смерть, остается недоступным и закрытым для обычных познавательных способностей человека и тем более его языка. Единственный долг масона — усвоить устремленность к вечности, которая была передана ему инициационной традицией.
Что же касается слова «верить», то мы полагаем, что Маккей, а вместе с ним и вся масонская традиция отнюдь не вкладывают в него смысл слепой веры, полагаясь вместо этого на доверие надежды. Существует глубокое различие между верой-доверием и верой слепой, верой во что-то. Верить в жизнь после смерти — значит убедить себя в том, что такая жизнь существует. Во всяком случае, подобная вера пассивна. Доверять жизни после смерти — значит признавать эту жизнь в качестве желаемой ценности, то есть сознательно полагаться на ее раскрепощающее значение. Такая вера-доверие — это надежда и стремление. Нам представляется, что масонство построено на вере в возможность воскресения, а не в то, что воскресение на самом деле существует. По сути дела, об этом сказано у апостола Павла: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Послание к евреям, 11, 1).
Масонское учение о смерти С. Фарина толкует следующим образом: «В физическом смысле смерть при водит к разложению различных частей, из которых слагается человеческое тело, но не к их уничтожению (она уничтожает их с функциональной точки зрения, но не субстанциально. —
Другой масон, X. Л. Хэйвуд, посвятил бессмертию такие вот прекрасные слова: «Это надежда, своего рода внутренняя уверенность, поддерживаемая не тем или иным фактом, но красками и оттенками жизни во всей ее целостности. Эта надежда возрастает в нашем разуме благодаря восторженности наших же мыслей, нашего опыта, наших мечтаний, подобно тому как источает аромат роща, живущая своей невидимой жизнью у края летнего поля. И сколь велико наше смущение, когда кто-нибудь попытается выведать у нас рациональные доказательства этой надежды. И сколь неразумными становимся мы всякий раз, когда эта надежда вдруг оставляет нас. Всегда и везде человек верил в бессмертие. И не потому, что это внушили ему попы на проповедях, Не потому, что его секрет был раскрыт учеными. Но потому, что сама жизнь научила человека бессмертию. Это нечто, что вселенная постоянно нашептывает человеку»[231].
Вряд ли после этого вызовет удивление, что смерть является одним из центральных вопросов, находящихся в поле зрения масонского спиритуализма. Масонство, будучи инициационной, символогической и эзотерической школой, ставит задачей развитие в своих сторонниках мыслительных способностей и интуиции. Изначально смерть является носителем сомнения как для человека верующего (разверзая вдруг провалы в божественном космическом порядке), так и для атеиста, который, столкнувшись со смертью, чувствует нравственную не достаточность материи и, подгоняемый этим стимулом, начинает измысливать нечто трансцендентное этой материи. Сомнение же, коль скоро оно не факт системы или отчаяния, является одним из движителей мысли, интуиции и познания.
ebooksa