– Или против меня, – проворчал Спор со сверкающими глазами.
– Потише! – сказал Лидон, скрестив руки и оглядев своих соперников с вызывающим видом. – Скоро настанет час испытания, а до тех пор поберегите свою храбрость.
– И в самом деле! – вмешался хозяин сердито. – И если я пальцем шевельну, чтобы спасти тебя, пусть парки перережут нить моих дней!
– Ты хочешь сказать – веревку, а не нить, – заметил Лидон насмешливо, – вот тебе сестерций на покупку веревки.
Гигант кабатчик схватил протянутую руку и сжал ее, как в тисках, с такой силой, что кровь так и брызнула из-под ногтей его жертвы на одежду присутствующих.
Поднялся дикий хохот.
– Я научу тебя, хвастунишка, разыгрывать со мной македонянина! Ведь я не какой-нибудь слабосильный перс, – было бы тебе известно! Двадцать лет я дрался на арене, не покладая рук. Недаром я получал награды из рук самого эдила в знак победы, недаром мне дали позволение успокоиться на лаврах. Неужели мне теперь выслушивать уроки от мальчишки!
С этими словами он злобно отшвырнул руку Лидона. Не дрогнув ни одним мускулом, сохранив на лице ту самую улыбку, с какой он подзадоривал трактирщика, гладиатор вынес мучительное пожатие. Но едва успел противник отпустить его руку, как он весь съежился на минуту, точно дикая кошка, при чем ощетинились волосы на его голове и бороде, и вдруг с яростным, пронзительным криком прыгнул на великана и вцепился ему в горло. Прыжок был так неожидан, что трактирщик, при своей толщине и громадном росте, потерял равновесие и тяжело грохнулся на пол с треском обрушившейся скалы, а свирепый враг навалился на него.
Нашему трактирщику, вероятно, и не понадобилась бы веревка, так любезно предложенная ему Лидоном если б он еще минуты три пробыл в этом положении. Но шум падения привлек на арену побоища женщину, остававшуюся все время в одной из задних комнат. Эта новая союзница сама по себе могла бы выступить противницей гладиатора. Она была высока ростом, худа, и ее руки были, очевидно, способны не только на нежные объятия. В самом деле, кроткая подруга Бурбо-кабатчика, как и он, боролась в амфитеатре и даже в присутствии императора. Сам Бурбо – непобедимый Бурбо, как уверяют, уступал пальму первенства своей нежной Стратонике. Это прелестное создание, завидев опасность, угрожавшую ее худшей половине, тотчас же кинулась на лежавшего гладиатора без всякого оружия, кроме того, каким одарила ее природа, и, обхватив его вокруг стана своими длинными, как змеи, руками, с силой приподняла его над распростертой фигурой мужа, хотя он не выпускал из рук шеи врага[11]. Так иногда стараются оторвать собаку, вцепившуюся в распростертого противника, приподняв ее за задние ноги: половина ее туловища, пассивная, беспомощная, высоко вздернута на воздух, тогда как другая – голова, зубы, когти – крепко впилась в побежденного, растерзанного врага. Между тем гладиаторы, воспитанные, так сказать вскормленные, кровью, с восторгом толпились вокруг сражающихся, улыбаясь, с расширенными ноздрями, жадно устремив взоры на окровавленное горло одного и на истерзанные когти другого.
– Habet! Habet! (досталось ему!) – вопили они, потирая жилистые руку.
– Non habeo! Лжецы! – проревел трактирщик и с отчаянным усилием вырвался из смертоносных клещей. Вскочив на ноги, еле дыша, окровавленный, истерзанный, он уставился помутившимися глазами на своего врага, который со сверкающим взором и оскаленными зубами отбивался теперь (но отбивался с презрением) от свирепых объятий смелой амазонки.
– Вот это честная игра! – кричали гладиаторы. – Один на один! – И, окружив Лидона и женщину, они разлучили любезного хозяина от приветливого гостя.
Но Лидон, стыдясь своего положения и тщетно пытаясь вырваться из когтей мегеры, засунул руку за пояс и вытащил короткий нож. Взор его был так грозен, а клинок так ярко блеснул, что Стратоника, привыкшая к тому роду боя, который называется кулачным, отшатнулась в испуге.
– О боги! – воскликнула она. – Какой негодяй! У него спрятано оружие! Разве это честно? Разве это благородно и достойно гладиатора? Нет, таких молодцов я презираю!
С этими словами она повернулась спиной к гладиатору и поспешила к мужу, чтобы осмотреть, в каком он положении. Но Бурбо, привычный к подобным потасовкам, как английский бульдог, сумел уже оправиться. Багровые пятна исчезли с его румяных щек, жилы пришли в нормальное состояние. Он отряхнулся с радостным рычанием, довольный, что еще жив, и, смерив взглядом своего врага с ног до головы, проговорил с одобрительным видом:
– Клянусь Кастором! – а ведь ты молодец, гораздо сильнее, чем я воображал! Я вижу, ты человек достойный, – давай руку, герой!
– Молодчина, старый Бурбо! – закричали гладиаторы. – Вот душа-человек! Дай ему руку, Лидон.
– Конечно, дам, – отвечал гладиатор, – но теперь, когда я отведал его крови, мне хочется выпить ее всю до капли.
– Клянусь Геркулесом! – возразил трактирщик. – Очень натуральное чувство для истового гладиатора. Вот что может сделать из человека хорошее воспитание! Дикий зверь и тот не бывает кровожаднее.
– Дикий зверь! Ах ты, дурачина! Да мы легко побиваем диких зверей! – воскликнул Тетред.