Вошли. Первая темная комната была пустая; из второй, сквозь щели снизу у порога и вверху у притолки, проникал слабый свет. Отец-госпиталит потихоньку отворил дверь и, не входя сам, хотел пропустить вперед Бернарда. Но тот, в свою очередь, предложил ему войти первым.
Госпиталит повиновался.
Маленький, вертлявый человечек вошел в тесную каморку, освещенную лампадой. Помимо постели и небольшого столика, на котором стояла тарелка с нетронутой едой и накрытый кружкой жбан с питьем, в келье помещались всего-навсего только лавка в глубине окна да пара стенных полок.
Постель, твердая и узкая, была застлана шерстяным одеялом. Поверх него, спустив ноги на пол и обхватив руками голову, сидел юноша, лет так около семнадцати, не по летам высокий, но чрезвычайно истощенный.
Волосы, коротко остриженные, светлые, торчавшие дыбком, взъерошенные, обрамляли довольно красивое лицо. При входе посетителей больной поднял голову. Скорбное выражение его лица невольно возбуждало глубокую жалость. Глаза были ввалившиеся, щеки впалые, губы стиснуты, а лоб наморщен. Затаенное горе придавало красивым чертам юноши привлекательное, но в то же время угрожающее выражение. Из-под опущенных век рвалось наружу лихорадочное нетерпение, досада и признаки внутренней, упорно подавляемой борьбы. Под скромною одеждой, полумонашескою, полурыцарскою, под платьем, плотно облегавшим тело, ясно выступало крепкое сложение, с широкой костью, при чрезвычайной худобе и хилости.
Увидев посетителей, юноша невольно нахмурил брови и вскочил, почтительно склонив голову; но зашатался и должен был ухватиться за стол.
Брат Бернард, лицо которого было по природе суровое и строгое, делал напрасные усилия придать ему более мягкое выражение. Полон добрых чувств, он подошел к молодому человеку.
— Что же это? Слышу, что вы все еще хвораете? Нехорошо! Что с вами? Отец Сильвестр не мог мне объяснить!
Юноша, опустив глаза, молчал.
Госпиталит тем временем посмотрел на нетронутую пищу, на неопорожненный жбан с питьем и пожал плечами.
— Не болит ли что-нибудь? — спросил он озабоченно.
— Нет, ничего, — ответил юноша коротко и холодно.
— Что же с вами?
Ответ на второй вопрос заставил себя долго ждать.
— Я обессилел, — молвил наконец с трудом больной.
— Как же случилось, что пропали силы? — продолжал допытываться Бернард.
Тем временем брат-госпиталит, стоя у стола, машинально и нетерпеливо барабанил по нему пальцами и глядел в потолок, всем видом своим показывая, что не верит в пользу расспросов и не придает им ни малейшего значения.
— Не знаю! — тихо пробормотал больной, вздыхая.
На этом, казалось, разговор должен был окончиться, так как юноша не проявлял ни малейшего желания быть откровенным, а Бернард не умел снискать его доверия. Что же касается брата-госпиталита, то у него не было желания помочь Бернарду.
Все молчали. Бернард, призадумавшись, счел за лучшее окончить разговор нравоучением: