Сердце юноши страшно билось: это были люди его племени, его подданные. Предводитель тотчас должен будет склониться перед ним как перед властелином и пасть ниц…
Теперь он видел, что другой, несомненно, Швентас: издалека он указывал на кунигаса.
Юрий гордо выпрямился, вглядываясь в подходивших. Он уже ясно различал лицо того, который шел к нему в блестящем шлеме. Странное лицо: безбородое, безволосое, суровое, гордое и грустное, с горящими глазами. Оно было во власти какого-то непонятного Юрию чувства и все дышало ожиданием, безудержною тревогой. Он то шел, то останавливался, смотрел на Юрия, насупив брови, мерил его взором… Вот он замедлил шаг… схватился рукой за грудь, точно хотел сдержать бурное дыхание…
Лицо было не мужское, но и не женское; в нем было много рыцарского, мужественного, хотя и напускного; и в то же время оно дышало страстностью и умилением. Последнее воин явно сдерживал, но с большим трудом: сжимал губы, морщил лоб, умерял шаг, как бы опасаясь слишком скоро дойти туда, куда влекло его сердце…
Юрий, вглядываясь в приближавшегося витязя, вдруг отгадал под этой маской мать. Мысль блеснула в его мозгу, как молния, и он устыдился… Но витязь, остановившись на мгновение, также, по-видимому, устыдился: ему стало больно за минуты колебания. Скорым шагом подошел он к Юрию, молча уставился в него глазами, вскрикнул и схватил в объятия.
Реда узнала сына по большому сходству с мужем.
Потом, не выпуская Юрия, точно желая убедиться, не жертва ли она самообмана, мать открыла ему шею, почти разорвав ворот рубашки, и увидела родинку — гороховое зернышко.
— Маргер! — вскрикнула она, душа его в объятиях.
Юрий не помнил материнских поцелуев… ее страстные ласки пробудили в нем невыразимые словами ощущения.
Люди, бывшие свидетелями встречи, стали собираться вокруг них толпою… Издалека подходили вейдалоты, а вся долина гудела голосами.
Наконец Реда слегка оттолкнула от себя Юрия и стала опять взглядываться в его лицо… в глазах ее светились радость и непонятное волнение, граничившее с отвращением. Хотя Юрий был уже одет в литовскую одежду, в нем все же было что-то чуждое. Иные жесты, не та осанка, искусственная, привитая извне, не такая, какою дает ее природа. В нем чувствовался только переряженный литвином воспитанник крыжаков.
В ответ на первый же вопрос ухо матери уловило в словах сына ненавистные следы немецкой речи. Ее дитя не знало родного языка! Брови матери опять угрюмо сдвинулись, а рука точно протянулась, чтобы оттолкнуть его… Но материнская любовь одержала верх над ненавистью; ее влекло неудержимо к сыну, она опять охватила руками его шею и стала целовать.
Минута сомнений и осмотра длилась только миг. Для Реды не могло быть сомнения, что Юрий ее сын, но не таким она рисовала его в своем воображении. Повернувшись лицом к следовавшему за ней отряду, Реда сделала необходимые распоряжения, поправила на голове шлем, смахнула с лица следы волнения и, приняв обычный гордый вид, пошла навстречу собравшимся вейдалотам.
Не только Конис со своими приспешниками, но даже сам старик-кревуле, опираясь на плечо отрока, вышел навстречу славной вдове кунигаса, дочери Вальгутиса. Имя ее было известно всей Литве и повсюду пользовалось уважением; ибо в те времена ни один мужчина не мог сравняться с нею храбростью, умом, бдительностью и ненавистью к немцам.
Пиллены, давнишняя вотчина семьи, лежала у самой границы; крестоносцы неоднократно порывались завладеть урочищем; только Реда могла удержать их натиск. По ее приказу были возведены сильные укрепления. Она одна умела быть днем и ночью начеку, предупредить неожиданное нападение, не дать ни обойти себя, ни задавить превосходством сил.
Вся Литва была уже в то время под единодержавной властью. И опять-таки только одна Реда упиралась и сидела в своем стольном граде, не желая подчиниться. Ей прощали, во внимание к тому, что в обороне границ никто не мог сравняться с нею.
Вдаль и вширь о ней ходила слава, как о женщине неумолимой, жестокой, дерзкой, и все ее боялись. Немцы, похитив ее ребенка, собирались, вероятно, в обмен на сына потребовать Пиллены. Но их расчеты были обмануты бегством Юрия. Реда торжествовала.
У вейдалотов и у кревов отважная женщина, защищавшая свою страну от немцев, пользовалась, быть может, еще большим почетом, нежели у остальных своих сородичей. И она, со своей стороны, осыпала их милостями и подарками, так как ненавидела чужую веру. Потому ее приезд был очень неприятен Конису. Отнимая у кунигаса нареченную, он не рассчитал, что мать может потребовать ее обратно.
Зачем понадобилась ему Банюта? Он и сам не знал как следует. Красивая девушка произвела на него неотразимое впечатление; ему захотелось иметь ее в хоре вейдалоток, чтобы любоваться ею и не отдать ее другому… После, когда необдуманный шаг был уже сделан, благодаря поблажке слабого кревуля, Конис понял все легкомыслие своего поступка; но отступить мешал ему ложный стыд… И потом, такая прелестная девушка, с таким почти волшебным прошлым!.. Одно оно могло привлечь в святилище неисчислимые толпы богомольцев!
Теперь же приезд Реды, которой сын мог нажаловаться, сулил непредвиденные затруднения. Тем более, что старый кревуле так же легко мог подчиниться иной воле, как раньше подчинился воле Кониса.