— Присматриваюсь и дивлюсь вашей силе, — отозвался Долива. — Всюду виден у вас достаток. Могу вас поздравить.
— Может быть, ты думаешь, — живо прибавил Маслав, — что я не имел на это права? Ты слышал басни, которые рассказывали при дворе? Все это одна ложь и клевета, во мне течет кровь старых мазурских князей. Как у Лешков, так и у нас, Пясты украли наследство, а мы теперь отберем его у них. Моя кровь стоит пястовской.
Проговорив это, он опустился на сиденье, покрытое шкурой, перед огнем и в задумчивости облокотился на руку.
— Пясты не вернутся уже никогда, — заговорил он, как будто сам с собой, — Казимир не захочет подставлять свой лоб, и никто ему не поможет… А с чехами…
— Что же вы думаете начать с чехами? — спросил Вшебор, вынужденный так или иначе поддержать разговор.
— Против чехов направлю пруссаков и Мазуров, а в конце концов поделюсь с ними.
— Бржетислав не захочет делиться.
— Захочет! — возразил Маслав. — Я дам ему Силезию, пусть уж возьмет и Краков, и вместе пойдем на императора.
Все это, высказываемое отрывочными фразами, походило скорее на горячечные фантазии, чем было ответом на вопрос. Казалось, он себе самому бросал эти мысли в ответ на рождавшиеся в нем сомнения, надеясь отогнать их.
— Я объявлю себя королем, — продолжал он. — Рыкса увезла с собой все короны, но я в тех и не нуждаюсь, пусть император хранит их у себя. Мне выкуют новую, еще дороже и красивее. И не ксендз наденет мне ее на голову, а я сам! Я сам!
Он засмеялся, блеснув глазами, но вдруг оглянулся тревожно и нахмурился. Откуда-то издалека долетел заглушенный крик.
Маслав вздрогнул и прислушался: все было тихо! Он вздохнул свободнее. Мысль его продолжала свою работу.
— Если бы даже чехи и немцы оттягали у меня все земли за Вислой, здесь я останусь паном. Отсюда меня никто не прогонит, я здесь — дома. Тут и пруссаки, которые идут со мною рука об руку. На собственных кучах мы сильны. Почему же бы мне не жениться на девке прусского кунигаса? Разве он отказал бы мне? Даст за ней в приданое землю, все как следует. Мы будем везде поддерживать старую веру! Говорят: крещеная Русь, крещеная Польша, крещеная Чехия! Ложь все это! Окрестили их под страхом и угрозой, народ будет с нами, потому что мы отдадим им старых богов. Разрушим костелы, а монахов прогоним.
Вдали снопа послышался слабый крик — и все снова стихло.
Маслав побледнел, оглянулся осоловевшими глазами и умолк.
Вшебор тоже не посмел заговорить или спросить его.
Вдруг князь обратился к нему:
— Ведь ты — христианин? — дрожащим голосом спросил он.
— Да, я христианин, — сказал Долива, — и вам это хорошо известно, потому что и вы вместе со мной ходили в костел и к исповеди.
— Правда, — прибавил он, — на свете еще много некрещеных людей, да и таких, которые, окрестившись, все еще тайно держатся старой веры — тоже, должно быть, немало, но и христиан ведь множество, а там, где надо постоять за веру и крест, — все пойдут вместе.