Не прелюбодействуй.
Не кради.
Не возводи лжесвидетельством на ближнего твоего напраслины.
Не зарься на имение ближнего твоего.
Вот что он написал, пропуская пустые голосовые звуки, которые вытекали сами собой. И его не покидало ощущение, что на лбу у него из волос, как пара рогов, торчат лучи.
Придя к нему на гору в последний раз, Йошуа остался подольше, на целых два дня, так как Моисей еще не закончил работу, а спуститься они хотели вместе. Юноша искренне восхищался тем, что совершил учитель, и утешал по поводу некоторых литер, которые, несмотря на вложенную любовь и старания, к огорчению Моисея, потрескались и их было не разобрать. Но Йошуа уверял, что общее впечатление от этого нисколько не страдает.
Напоследок Моисей в присутствии Йошуа раскрасил углубленные буквы своею кровью, чтобы они лучше выделялись. Никакой другой краски, которой можно было бы для этого воспользоваться, под рукой не оказалось, и потому он, шилом проколов себе сильную руку, осторожно размазал капающую кровь по литерам, так что те красновато заблестели на камне. Когда письмена просохли, Моисей взял скрижали под мышки, передал посох, с которым пришел, юноше, и так они вместе спустились с горы Божией к черте народной, что располагалась напротив горы, в пустыне.
Но когда подошли ближе к стану, на расстояние слабой слышимости, ушей их достиг шум, глухой, с повизгиванием, и они никак не могли уразуметь, что это значит. Первым услышал Моисей, но заговорил первым Йошуа.
— Слышишь там странный грохот? — спросил он. — Гул, стук? Там что-то стряслось, по моему мнению, свара, рукопашная, если не ошибаюсь. И должно быть, крупная, общая, если слышно досюда. Если все так, как я думаю, то хорошо, что мы идем.
— Что мы идем, — ответил Моисей, — хорошо в любом случае, но насколько я могу различить, это не драка и не потасовка, а праздник, что-то вроде песен с плясками. Разве ты не слышишь горлопанства и грохота тимпанов? Йошуа, что взбрело им в голову? Пойдем скорее.
С этими словами он подтянул скрижали под мышками и быстрее зашагал вместе с Йошуа, все качавшим головой. «Песни с плясками… Песни с плясками…» — только и повторял тот подавленно, а наконец с явным ужасом; ибо в том, что речь идет не о свалке, когда один сверху, а другой снизу, а о единодушном развеселии, скоро сомневаться уже не приходилось, и вопрос стоял только, чего это они так единодушно там заливались.
И такой вопрос скоро уже не стоял, даже если поначалу и стоял. Сюрприз был чудовищным. Когда Моисей с Йошуа торопливо прошли в высокие балочные ворота стана, он предстал перед ними во всей своей бесстыжей недвусмысленности. Народ разошелся. Он отбросил все, что с целью освящения положил ему Моисей, все благонравие Божие. Он весь изгваздался в леденящем душу рецидиве.
Сразу за воротами была свободная площадка, свободная от хижин, площадка для собраний. Там-то и понеслось, там-то они и разгулялись, там и кувыркались, там праздновали несчастную свободу. Перед песнями и плясками они наелись до отвала, это было видно с первого взгляда, повсюду площадка носила следы заклания и обжорства. А кому жертвовали, кому заклали, ради кого набили пузо? Он стоял там же. Стоял посреди разорения на камне, на алтарном цоколе, изваяние, халтура, идолопоклонническая гнусность, золотой телец.
Это был не телец, это был настоящий бык, обычный бык-производитель народов мира. Тельцом он называется только потому, что был скромных размеров, скорее маленьким, кроме того, вылит неумело, линии курам на смех, неудавшаяся мерзость; правда, было слишком хорошо понятно, что это бык. Вокруг этой халтуры кружилось несколько хороводов, дюжина кругов, мужчины и женщины рука в руку, под звон кимвалов и бой тимпанов, запрокинув головы, вращая глазами, подбрасывая коленки к подбородку, с визгом, ревом, вопиющим культом телодвижений. Крутилось в разных направлениях — один постыдный хоровод вправо, другой влево, поочередно; а в центре водоворота видно было, как прыгает перед тельцом Аарон — в платье до пола со вшитыми рукавами, которое носил как управитель скинии собрания, а теперь высоко подоткнул, чтобы задирать длинные волосатые ноги. И Мариам била женщинам в тимпан.
Вокруг тельца сосредоточился лишь цветок хоровода. А вокруг, на свободном пространстве можно было наблюдать комплектующие детали; тяжело признаваться, чего только не постеснялся народ. Одни ели медяниц, другие возлежали с сестрами, и это открыто, в честь тельца. Третьи просто сидели и испражнялись, наплевав на лопатки. Видно было мужчин, сожигающих быку свою силу. На отдалении кто-то задал трепака родной матери.
При виде этого чудовищного зрелища у Моисея, чуть не лопнув, набухли сосуды гнева. Побагровев, разрывая кольца хоровода, который, слегка раскачиваясь, замер и со смущенной улыбкой таращился на него, узнав учителя, он прямиком пробился к тельцу, сердцевине, источнику, выкидышу преступления. Мощными руками высоко поднял одну скрижаль завета и с грохотом опустил ее на смехотворного животного, так что у того подкосились ноги, и бил, бил, с таким гневом, что хоть разлетелась на куски и скрижаль, но халтура скоро превратилась в бесформенную массу; тогда он замахнулся второй скрижалью и вышиб из чудища дух, совсем стер его в порошок и, поскольку скрижаль была еще цела, одним ударом разнес ее о каменный цоколь. И встал с трясущимися кулаками и простенал из глубины души:
— О хамство, о богооставленное! Вон лежит, что я принес тебе от Бога, что Он написал для тебя собственным пальцем, чтобы служило тебе талисманом от бедствий невежества! Вон лежит вдребезги разбитое у осколков твоего фетиша! Что же мне делать с тобой пред Богом, чтобы Он не пожрал тебя?
И обратил взгляд на Аарона, прыгуна, что стоял возле него с опущенными глазами и сальными волосами на затылке, длинный и глупый. И схватил его за шиворот, за облачение, и тряхнул, и сказал:
— Откуда сей златой Велиар, эта гадость, и что сделал тебе народ сей, что ты низринул его в такую погибель, когда я на горе, и сам скачешь козлом в развратном хороводе?
Но Аарон ответил:
ebooksa