Моя карма

— Да не иначе как нечистая сила, — растерянно сказала тётя Клава. — Володь, ты не видел, случаем, Гришка Сычев не выходил на улицу?

— Не видел. А что?

— Его пьяного ребята заперли в комнате, а ключ сдали мне. Сказали, что ему уже хватит, пусть проспится, а то в вытрезвитель загремит. Сами, видать, к девкам пошли в общежитие, где кулинарные живут. А щас, смотрю, свят, свят, свят. — тётя Клава трижды суетливо перекрестила лоб. — Идёт Гришка, и вроде даже и не очень пьяный, берёт ключ и поднимается к себе. У меня аж рот раскрылся, а сказать ничего не могу.

— Да ну, тёть Клав, — успокоил я женщину, — наверно, вы просто не заметили, как он выходил. Задумались или отвлеклись чем-то.

— Да? — тётя Клава посмотрела на меня с сомнением, а я вышел из подъезда общежития, выбросив всю эту чушь из головы.

А вечером в общежитии только и разговоров было, что Гришка Сычев, запертый в комнате, полез с балкона по водосточной трубе вниз, сорвался и полетел с четвёртого этажа. Приземлился на клумбу и остался цел и невредим, только морду поцарапал о куст, хотя тут же протрезвел и перепуганный пошел назад в общежитие. Недаром говорят, что «пьяному море по колено»…

Часто в общежитии по пьяному делу возникали драки. А однажды жилец с третьего этажа Семён переполошил всех, бегая с топором по общежитию с криками «убью». А убить он собирался предполагаемого любовника жены, упитанной до внушительного веса бабы, которой успел до этого поставить хороший фингал под глазом. Жена его, Люся, — он звал её Люсьен — успела убежать от него и спрятаться у Машки-кладовщицы, которая жила одна с сыном-школьником тоже в отдельной комнате. Сам Семён не отличался даже мало-мальски значительной фигурой, росточком доставал может быть только уха своей жены, но её любил, а от того ревновал и частенько бил. По общежитию Семён ходил гоголем и всегда с голым торсом напоказ, потому что и руки, и грудь, и спина его испещрены были наколками, среди которых выделялась церковь с двумя куполами, мадонна с ребёнком и орёл, несущий голую женщину. Пальцы Семёна обрамляли перстни с крестами и другими какими-то символами. А ещё на руках и теле красовались и змеи, обвивающие кинжалы, и тигр с оскаленной пастью, и много всяких мелочей вплоть до надписи: «О Боже! Спаси и сохрани раба твоего Семёна».

Приревновал жену Семён к молодому бульдозеристу Фёдору. Фёдор, высокий и ладный малый, прилюдно отпускал комплименты Люське и даже позволял себе по отношению к ней вольности вроде похлопывания по крутой ягодице или попытки приобнять за плечи, но никто не верил, что Люська могла позволить Фёдору больше этих знаков внимания, которые, конечно, льстили ей, как доведись любой из женщин рабочего сословия, хотя ими городок и не был так богат, как сословием мужским.

Остановить Семёна не решались и сидели от греха подальше в своих комнатах. Комендантша Валентина Васильевна по причине выходного дня отсутствовала, но вахтёрша тётя Клава вызвала милицию.

— Посадят дурака, — сказал угрюмо Степан. — У него же и так две отсидки было, хотя мужик и неплохой. Больше понты, хотя и корявые. Так это просто он куражится, чтобы фигуру свою хилую возвысить, а сам беззлобный. Да и топором никого не убьёт, побегает и успокоится. А мусора могут дело пришить.

Я встал и пошёл к двери.

— Ты куда? — остановил меня Толик.

— Да подожди. Я на минуту, — отмахнулся я. Толик пожал плечами, а Степан с удивлением посмотрел на меня. Я вышел в коридор и пошел на истерический голос Семёна, который доносился откуда-то с третьего этажа. Я поднялся на этаж и увидел Семёна с топором в конце коридора. Он стоял у дверей одной из комнат и орал визгливым тенором, что-то вроде «выходи, тварь, а то хуже будет». Наверно, за дверью и скрывалась его Люсьен.

— Семён! — негромко окликнул я буяна.

Семён повернулся в мою сторону и словно иголку проглотил. Его озадачила моя скромная фигура, маячившая в другом конце коридора, когда все сидели в своих комнатах и никто не хотел связываться с придурком, которого вот-вот заберёт милиция.

— Ты кто? — Семён пошёл в мою сторону, угрожающе подняв топор над головой.

Я спокойно ждал его, и когда он приблизился ко мне на расстояние нескольких шагов, я поднял руку в предостерегающем жесте, и он остановился как вкопанный.

— Дай мне топор, — так же тихо приказал я, глядя ему в глаза.

Семён съёжился, лицо его приобрело безразличное, даже какое-то тупое выражение, глаза потухли, и он протянул мне топор.

— Пойдём спать, — сказал я и пошел в сторону их с Люсей комнаты. Семён послушно шёл за мной. В комнате я уложил его на кровать, пообещал, что спать он будет до утра, а утром проснётся в рабочем состоянии и забудет и о топоре, и о бульдозеристе Федьке.