Слово о солдате

Когда командир увидел их и стал упрекать за то, что не доложили о себе, три гвардейца никак не могли произнести слова, так они были взволнованы.

Махнув рукой, командир сказал:

— Ладно, ступайте в санбат. — И спросил: — Теперь, небось, загордитесь.

— Что вы, товарищ командир! — горячо заявил Горшков. — Ведь это же все по недоразумению сказано.

Неспокойный человек

Петя Савкин, шофер нашего артдивизиона, был из тех людей, которым состояние покоя даже во сне недоступно.

Невысокого роста, чернявый, с глазами, вечно шмыгающими и нетерпеливыми, он не говорил, а кричал, не ходил, а бегал. Он не вел свою машину, а гонял ее, как черт.

В буран, вьюгу, ночи темные и густые, как деготь, он уверенно мчался вперед, просвечивая темень одними своими кошачьими глазами. Большаки, искалеченные, изуродованные, где погрязали надолго другие машины, он преодолевал, как нанаец пороги кипящей реки, вдумчивым и отважным мастерством первоклассного водителя.

Наткнувшись на транспортную пробку, Петя Савкин давал воистину концертный номер. Он бегал вдоль остывающих машин, орал на шоферов, покорно дремлющих на баранках, срывал с себя ватник, бросал его под колеса буксующей машины, влезал сам на сиденье, и машина, покоренная его нетерпеливой яростью, выползала на Дорогу.

Однажды генерал-майор, затертый в своей машине образовавшейся пробкой, увидел распорядительность Савкина, подозвал его и, высказав благодарность, пожал руку.

Савкин стоял, как при команде «смирно», коротко попросил у генерала разрешения обратиться к нему:

— Товарищ генерал-майор, если б вы мне при всех пожали руку, тогда это — да. А то я буду рассказывать, а мне все равно не поверят.

Выдумывать Петя Савкин действительно очень любил. Даже про то, что так сказал генералу, Петя, наверное, тоже выдумал.

Но самая главная правда, о которой Петя почему-то не любил говорить, заключалась в том, что, когда Савкин обслуживал нашу батарею, мы никогда не знали перебоев в боепитании. И когда мы били с открытых позиций, и немецкие снаряды и мины рвали вокруг землю в клочья, и вражеские танки мчали на нас, Петя лихо подкатывал к самым орудиям и, помогая выгружать снаряды, уже орал:

— Ребята, я парочку лишних к себе в кабину положил. Разрешите за это дернуть шнурок!

И батарейцы подпускали его к орудию, и Савкин производил выстрел. Потом он уверял нас всех-всех, кто был на батарее, что своими глазами видел полфашиста в воздухе.

Прорвав немецкие укрепления, мы далеко выкатились вперед, продолжая крушить вражьи гнезда; орудия пожирали целые эшелоны боеприпасов, и наши шоферы работали вторые сутки без отдыха. И снег на поле боя стал черным от копоти.

Вражеские автоматчики пробрались в лес. Устроив себе на деревьях снайперские гнезда, они простреливали большак. Шоферы были вынуждены объезжать в этом месте дорогу. Трассирующие пули цветными тропами чертили ночную тьму.

Савкин мчался в тяжело нагруженной снарядами машине и рядом с ним сидел артиллерийский наблюдатель Госяков, держа у себя на коленях жестяной ящик с ракетами, а за поясом у него висела ракетница, похожая на древний дуэльный пистолет.

Стараясь перекричать шум мотора, Савкин рассказывал Госякову о том, как он с одного выстрела из орудия № 4 подбил вражеский танк и вывез его под огнем на буксире, но в пути немецкий офицер вскочил к нему в кабину и хотел задушить. Савкин задушил его сам левой рукой, не выпуская баранки из правой.