Дошло до того, что Россия нынче уже запретила въезд в свои пределы всякому, у кого на голове зеленая или синяя чалма.[199] Да надо еще спросить, справедливо ли и то, что позорное право на ограбление людей стало у сеидов наследственным. Неужели до самого дня страшного суда этот позор будет лежать на них, равным образом как вина за их проступки будет вечно лежать на тех, кто их поощряет? Я глубоко уверен, что ни один подлинный сеид не пойдет на такое унижение, даже если будет умирать с голода.
Итак, хотя мы снова отвлеклись от нашего основного изложения, разговор этот еще не был окончен, а вдалеке уже показалось селение Маранд.[200] Мы пришпорили лошадей. Не прошло и часа, как мы въехали в селение и остановились на почтовой станции.
— Судя по всему, нам придется задержаться здесь на несколько часов, — сказал наш погонщик. — Скопилось очень много верховых всадников и колясок — видно, большое количество путешественников едет на Урунак и Энзаб, на Тебриз и Джульфу. Вряд ли на почтовой станции есть свободные лошади.
Мы спешились, и я тотчас же попросил принести чая. Мы поели и присели отдохнуть от всех трудностей пути.
Оглядевшись, я заметил в помещении еще трех-четырех человек, которые, очевидно, только что прибыли. Они сидели, положив возле себя хурджины[201] и прочие принадлежности всех странствующих. Мне бросился в глаза один из них, высокий, с черной бородой, с окрашенными хной ладонями и многочисленными агатовыми перстнями на руках. Одет он был в полушубок из меха серой белки, на голове — чалма из кашмирской шали, на шее — черный платок. Он сидел, погруженный в какие-то унылые и тоскливые мысли.
Выпив две кружки чаю, я сказал Юсифу Аму:
— Вставай-ка, пойдем, немного побродим по селению.
— Господа, — обратился я затем к присутствующим, — не скажете ли вы, какой дорогой мы можем попасть на базар?
Человек в чалме, которого я приметил, с готовностью отозвался:
— Если вы хотите купить фруктов или еще чего-нибудь съестного, то ступайте вон той дорогой.
— Нет, мы ничего не собираемся покупать, просто хотим осмотреть эти места.
— Если вы хотите просто посмотреть, — сказал он, — то лучше не ходите, потому что во всем селении вы не увидите ничего, кроме слез в глазах мужчин, и не услышите ничего, кроме плача и горестных причитаний женщин. Все кварталы города в трауре и охвачены горем.
— Но что же такое случилось? Почему весь город охвачен горем? — удивился я.
— Вот уже целый месяц, — сказал мой собеседник, — как небо наслало на город страшное бедствие — оспу. Не осталось ни одного дома, где бы не умер ребенок от этого господнего наказанья, нет ни одного родителя, чье сердце не изошло бы кровью из-за гибели части его души. Как у всех, и у меня, горемычного, смерть унесла за одну неделю двух детей, и сердце мое сгорело в огне горя. Кроме того, страдание их матери, убивающейся целые дни и ночи напролет, измучили вконец мою душу, и жизнь мне опостылела. Вот отчего я и собрался в дорогу, обратившись, как безумный, к пустыне. Иду, куда глаза глядят, и что буду делать, не знаю.
Произнеся эти слова, несчастный прочел несколько траурных бейтов, соответствующих его настроению, и начал громко рыдать и стонать, и из глаз его градом покатились слезы.
Сердце мое сжалось от жалости.
— Но разве у вас не делали прививки от оспы? — задал я вопрос.
— Эх, баба, — ответил он, — какие могут быть прививки! Все это одни выдумки ференгов. На то была воля аллаха, а от выдумок неверных он нас всегда предостерегал.
— Господин, как ваше почтенное имя? — спросил я снова.
— Хаджи мулла, проповедник из Маранда.
ebooksa