(II, 90–92).
Блистая красотой, Пенелопа спускается в палату, где находятся мужчины, и
…колена
Их задрожали при виде ее красоты, и сильнее
Вспыхнуло в каждом желание ложе ее разделить с ней
(XVIII, 212–213).
У Пенелопы даже находится собственный способ проверить Одиссея, когда тот объявляет ей, кто он такой. Она притворяется, что передвинула их кровать, и только ярость Одиссея, когда он слышит об этом ложе, которое он буквально пригвоздил к земле, построив его вокруг оливкового дерева, наконец доказывает Пенелопе, кто перед ней находится. Только тогда Пенелопа покрывает Одиссея слезами, поцелуями и объятиями. Таким образом, она обнаруживает зазоры в господствующем патриархальном укладе и использует их.
При переходе от эллинских монархий времен Гомера к полисам классической Греции институт брака сохранил почти те же обязательства, правила и свободы. И даже когда браки, как следствие перемен, перестали служить союзу целых семейств, а сутью брака стали сама семейная пара и ее обязательства перед политией, главной целью брака оставалось продолжение рода. В «Законах» Платона, где рассматривается законодательство, необходимое для создания с нуля нового политического устройства, провозглашается, что первым шагом при формировании полиса является «союз двух людей в партнерстве брака»[91]. Брак оказывается градообразующей единицей — ячейкой, из которой рождается все остальное. Работа семейной пары, заявляет Платон, состоит в том, чтобы пополнять население города, хотя к тому времени это была уже заезженная идея. Примерно за полвека до Платона афинский лидер Перикл предостерегал своих сограждан после того, как они потеряли много людей в одном из первых сражений Пелопоннесской войны: «Те из вас, кому возраст еще позволяет иметь других детей, пусть утешатся этой надеждой. Новые дети станут родителям утешением, а город наш получит от этого двойную пользу: не оскудеет число граждан, и сохранится безопасность»[92].
Где же тут любовь? Мы увидим ее мельком примерно столетие спустя в списке множества обязательств, описанных в «Домострое» («Диалоге о домашнем хозяйстве») Ксенофонта (ум. в 356 году до н. э.), современника Платона, с которым они вместе учились у Сократа. Стремясь рассмотреть радости и многообразные обязанности жены аристократа, Ксенофонт представляет читателю образцового мужа Исхомаха, беседующего с Сократом. Когда жена, которую Исхомах никогда не называет по имени, впервые вошла в его дом, она была необразованной четырнадцатилетней девочкой, которую он приютил. Но затем, дав ей время привыкнуть к новой жизни, Исхомах твердо берет жену в оборот, обучая тем задачам, которые она должна выполнять. Подобно тому как боги повелевают «предводительнице пчел», матке, оставаться в своем улье, пока она «ткет» соты, кормит детенышей, прежде чем они полностью вырастут, и посылает рабочих пчел собирать пыльцу, жена должна оставаться в своем доме. Ее работа состоит в доведении до ума всего, что попадает в дом через дверь, — зерна для хлеба, шерсти для одежды и прочего. Если же ей понадобится нечто извне, она посылает своих рабов, а внутри дома жена отвечает за то, чтобы все пребывало в порядке и находилось на своем месте. Жена заботится о детях семейной пары, ибо бог «наделил ее и большей любовью к новорожденным младенцам, чем мужчину» (VII, 24)[93]. Соответственно, место мужа — вне дома: он должен наблюдать за всеми делами за его пределами. Это разделение труда, радостно провозглашает Исхомах, работает идеально: муж и жена являются «партнерами» в уходе за домашним хозяйством.
Любовь в этом оживленном улье оказывается обязанностью жены, если ее муж честен и откровенен с ней, какой и она должна быть с ним. Исхомах поясняет этот момент, вспоминая времена, когда его жена еще наносила на лицо румяна и носила туфли на высокой подошве, желая выглядеть красивой. Но Исхомах не желает терпеть ничего подобного: «Скажи мне, жена, — спросил я, — когда бы ты считала меня как владельца общего с тобою состояния более заслуживающим любви — если бы я показал тебе, что есть в действительности: не хвастался бы, что у меня больше, чем есть, и не скрывал бы ничего, что есть; или же если бы вздумал обмануть тебя: рассказывал бы, что у меня больше, чем есть». Благоразумная жена быстро отвечает: «Я не хочу, чтоб ты был таким. Если бы ты стал таким, я не смогла бы любить тебя от всей души» (Домострой, Х, 3–4). Она обязана любить своего мужа — если он честен с ней.
Однако и муж обязан любить свою жену, если она поступает правильно по отношению к нему, хотя Исхомах говорит об этом косвенно. Поскольку супруги являются «партнерами в телах друг друга», разве он, задается риторическим вопрошанием Исхомах, не «заслуживал бы больше любви», если бы заботился о том, чтобы тело его было сильным, а не разукрашивал себя суриком, дабы казаться более привлекательным? Разумеется, так и есть, из чего следует, что муж сочтет
Обязательство любить требует определенных условий, образцового поведения с обеих сторон — и дает женам шанс заключить более выгодную сделку. Именно поэтому жена Исхомаха застенчиво спрашивает его, действительно ли жена является «предводителем» своего улья, ведь «роль главы принадлежит скорее тебе, чем мне: я удивилась бы, если бы это было не так. Хранение и распределение мною того, что находится в доме, казалось бы, думаю, смешным, если бы ты не стал заботиться о внесении в дом чего-нибудь снаружи» (VIII, 39). От жизни, которую Исхомах рисует для своей жены, она не рассчитывает на большее удовольствие, и оба это знают. Это заставляет Исхомаха заверять жену, что некоторые аспекты домашней работы ей понравятся, а затем он предлагает ей серьезную уступку: ей будет «всего приятнее», если она станет настолько деловита, что окажется лучше, чем он: ведь «тебе нечего будет бояться, что с годами тебе будет в доме меньше почета» (VIII, 43). Немощи и морщины старческого возраста представляют серьезную проблему для женщины, которая является «партнером» для тела ее мужа. Пожизненная честь, которую Исхомах обещает своей прилежной жене, дает ей определенное пространство для маневра в рамках параметров, заданных патриархальным укладом.
Беглый взгляд на классическую греческую семью позволяет предположить, что женщины в самом деле могли находить зазоры в патриархальных порядках, хотя и рисковали слишком сильно их расшатать. Из одного дела, которое рассматривалось в афинском суде, до нас дошли слова некоего Эвфилета, обвинявшегося в убийстве любовника своей жены. В его показаниях говорится:
Когда я решил жениться, афиняне, и ввел в свой дом жену, то сначала я держался такого правила, чтобы не докучать ей строгостью, но и не слишком много давать ей воли делать что хочет; смотрел за нею по мере возможности и наблюдал, как и следовало. Но, когда у меня родился ребенок, я уже стал доверять ей и отдал ей на руки все, что у меня есть, находя, что ребенок является самой прочной связью супружества[94].
Поскольку каждый раз, когда жена хотела искупать ребенка, ей было необходимо спускаться вниз, Эвфилет переселился в женскую половину дома наверху. Их брачное ложе оставалось там же, наверху, но жена часто спускалась вниз, чтобы покормить ребенка и поспать с ним. В конце концов там у нее и завелся любовник. Нам нет нужды знать, чем закончилась эта история, — самое главное, что через некоторое время после заключения брака между мужем и женой возникло своего рода доверие, которое было достаточно сильным, чтобы нарушить правила устройства греческого дома, буквально перевернув его вверх ногами. Но, по-видимому, жена Эвфилета слишком заигралась: как и любовь Исхомаха и его супруги, эта разновидность любви оказалась совершенно условной.
Удачная пара
Возвышение Рима над греческим миром во II веке до н. э. сместило акценты в сфере длительных интимных отношений. Римские браки имели много общего с греческими браками времен Ксенофонта: женщина перебиралась из дома отца в дом мужа, в моногамном браке делался упор на деторождении ради продолжения мужской линии, а в отношении сексуальных связей вне брака использовались двойные стандарты — тем не менее римляне
Для заключения брака требовалось согласие обоих партнеров, которому надлежало сохраняться в течение всей их совместной жизни, иначе любая из сторон могла инициировать развод. С середины I века до н. э. (возможно, из‐за растущего внимания к отдельной личности и ее счастью) ожидания римлян заключались в том, что супруги будут любить друг друга или по меньшей мере испытывать взаимную привязанность. Идеалом были любящие семьи: мужья и жены обменивались поцелуями, демонстрировали нежную любовь к своим детям и скучали друг по другу в разлуке.
Именно в этой новой атмосфере Музоний Руф, стоик I века н. э., и Плутарх, философ-моралист и автор биографий (ум. в 120 году), бросили вызов давнему представлению о том, что главной целью брака является зачатие детей. Как признавал Музоний, «рождение человеческого существа от такого союза — дело, конечно, великое, но отношения мужа и жены оно не исчерпывает, ибо такое случается и от внебрачного сожительства». Поэтому «в браке прежде всего должно присутствовать настоящее совместное существование, должна быть взаимная забота мужа и жены друг о друге — и в здоровье, и в болезни, и в любых прочих обстоятельствах»[95]. Плутарх, в свою очередь, описывал множество типов брака, лучшим из которых он считал брак, основанный на любви, как наиболее естественный: «Супружеский союз, если он основан на взаимной любви, образует единое, сросшееся целое [по природе]; если он заключен ради приданого или продолжения рода, то состоит из сопряженных частей [подобно комнатам в доме]; если же только затем, чтобы вместе спать, то состоит из частей обособленных, и такой брак правильнее считать не совместной жизнью, а проживанием под одной крышей»[96].
Однако что означали на практике столь возвышенные слова о браке? Ответ на этот вопрос можно найти в ряде писем все того же Цицерона, с чьими размышлениями о дружбе мы уже познакомились в главе 1. Когда Цицерон был изгнан из Рима врагами и опасался за собственную жизнь и имущество, он писал оставшейся в столице супруге Теренции:
ebooksa