— Как вы поздно встаете, мосье Каютин, — сказала она, — сейчас видно, что из Петербурга.
— Я с дороги, — раскланиваясь со всеми, отвечал Каютин.
— Неужели в Петербурге и прислуга так же поздно встает? — глубокомысленно спросил пасынок.
Прошла неделя, а Каютин все еще жил у молодых. Ему было хорошо и весело; проведав о петербургском госте, к молодым стали приезжать соседи. Только одна беда: Лукерья Тарасьевна была уж слишком ласкова к нему и внимательна. Супруг ее косился и морщился, и часто Каютин замечал, что молодые ссорились вполголоса. Пьер был посредником между ними и скоро утишал бурю. Но Каютину казалось, что он же был и причиной бурь. Отец, его сделал духовную в пользу Лукерьи Тарасьевны: понятно, что Пьер не мог чувствовать к ней особенного расположения. Сообразив все, Каютин понял услужливость его к мачехе.
Делать, однакож, было нечего; уехать не с чем; и Каютин иногда еще благодарил судьбу, что она послала ему людей, которые поят, кормят и ласкают его.
Раз вечером он случайно очутился в саду с Лукерьей Тарасьевной. Предметом разговора, разумеется, была природа. Лукерья Тарасьевна, любуясь звездами, слегка приклонила свою голову к его плечу, а он машинально пожал ей руку. Лукерья Тарасьевна взволновалась, ахнула, и жирно напомаженная ее голова упала к нему на грудь. -
— Я несчастна, — прошептала она едва внятно и заплакала.
Он испугался, не знал, что делать… как вдруг в кустах послышался шорох.
— За нами подсматривают! — заметил он тревожно.
— О, я так несчастна… пусть все, все видят мои слезы!
Каютин ясно слышал шорох и боялся последствий.
И ревность мужа и обмороки жены скоро так надоели ему, что он не шутя стал подумывать, как бы поскорее уехать, а покуда решился избегать, беседы с Лукерьей Тарасьевной и все больше играл в карты с ее мужем. Но такая холодность только усилила пламя; упреки, прямые и косвенные, посыпались на его голову.
— Я ни за что не желала бы жить в Петербурге, — говорила молодая кому-нибудь.
— Отчего?
— Все петербургские мужчины холодны и не умеют любить.
— Почему вы так думаете?
— О, я знаю хорошо! они не стоят любви! — восклицала с жаром Лукерья Тарасьевна.
А супруг ее, игравший в другом углу с Каютиным в дурачки, смеялся и, подмигивая ему, говорил:
— Каково, каково? у, у, у!
Наконец Лукерья Тарасьевна потребовала объяснения, почему Каютин с ней холоден. Он оправдывался ревностью мужа и хитрыми умыслами пасынка. И сама Лукерья Тарасьевна соглашалась, что ей нужна осторожность, что Pierre имеет виды очернить ее в глазах мужа, чтоб старик в пылу гнева разорвал духовную; но благоразумие Лукерьи Тарасьевны было только на словах.