— А ты на что? ты защитишь.
И Каютин хотел обнять ее.
— Что вы, что вы? — сердито шептала Катя, а между тем защищалась так неловко, что он успел поцеловать ее раза два.
Послышались шаги; Катя вырвалась и отворила дверь. Лукерья Тарасьевна, сильно взволнованная, вошла в комнату и повелительным жестом удалила горничную.
Долго длилось молчание. Каютин с чрезвычайным вниманием рассматривал свечу, горевшую на столе, а Лукерья Тарасьевна не сводила глаз с него, с упреком качая головой. И вдруг она зарыдала.
— Что с вами? чего вы плачете? — спросил он, едва удерживая досаду.
— Я несчастна! — отвечала она. — Я хочу умереть!
— Помилуйте, что с вами! как можно!
— Вы меня разлюбили!
Положение его было щекотливо: не сказать же, что никогда и не любил ее!
— Вы меня не любите? говорите! — трагически сказала она.
Он вдруг как будто переродился: привел в беспорядок свои волосы, сложил руки крестом, нахмурился и так же трагически воскликнул:
— Если так, то бежим… да, бежим! Пусть падет на нас клевета всего света! я презираю людей! Мы будем жить в хижине… Бежим, бежим!
И он сильно жал ее руку и тащил даму к двери. Дама испугалась и, вырвавшись, отвечала:
— Нет, мы лучше здесь останемся! Я не могу бежать!
Каютин торжествовал. Он знал, что Лукерье Тарасьевне сильно нравилось именье мужа, и решился предложить ей бежать. Чтоб сильней запугать ее, он даже сложил стихи, в которых ясно доказывалось, что женщина, полюбив другого, должна бежать.
— А, так ты меня не любишь? — воскликнул он и стал грозно ходить по комнате. — Итак, прощайте.
— Нет, люблю, люблю, — отвечала она. — Но что скажут люди?
— Люди! — возразил он и, думая окончательно отделаться, прочел свои стихи[5]. Но он жестоко ошибся: стихи, которым и сам он не верил, произвели совсем другое действие на его даму. Она кинулась ему на шею и страстно простонала:
— Убежим! я твоя!