— О, не лишайте! жизнь ваша так дорога!
— Для кого?
— Для вашего мужа.
— О, как жестоко! слишком жестоко! — воскликнула она.
Вдруг вбежала Катя и задыхающимся голосом сказала:
— Идут! идут!
— Кто? Боже! я погибла! — воскликнула Лукерья Тарасьевна, начиная бегать по комнате.
— Вот видите! — сказал Каютин, — теперь уж вы и погибли!
Он запер дверь, и в ту же минуту в нее начали грозно стучаться. Все вздрогнули.
— Отворите! — кричал в ярости муж Лукерьи Тарасьевны.
Она стояла уже на стуле у окна, а Катя опускала другой стул за окно, чтоб госпоже легче было спрыгнуть.
— Итак, прощайте! — прошептала Лукерья Тарасьевна таким тоном, как будто готовилась к самоубийству.
Каютин делал ей знаки, чтобы она скорее спрыгнула.
— Навсегда!
— Отворите! или я разломаю дверь! — кричал ревнивый старик.
И точно дверь стала трещать.
Лукерья Тарасьевна, наконец, спрыгнула, и скачок был таков, что дом дрогнул. Катя заперла окно, накинула барынин платок, закрыла им даже лицо свое и стала в угол, посмеиваясь.
Каютин отворил дверь. Ревнивый старик в сопровождении сына вбежал в комнату и, как тигр, кинулся к Кате.
— Ага, попалась! а!! мужа срамить!!!
Он сорвал платок, — и ярость сменилась в его лице удивлением и радостью. Он обратился с гневным вопрошающим взором к сыну, который заглядывал во все уголки, позабыв, что мачехе его нужно было немало места. Каютин стоял, как преступник, потупив глаза, а Катя, закрыв лицо руками, дрожала, едва сдерживая смех.