— Ну, давай щеголиху! — крикнул он, кинув к ногам Вавилы бедное животное, которого члены судорожно передергивались.
— Братцы! ведь вы сами слышали, что он не держал! — раздирающим голосом воскликнул Вавило и крепко уцепился обеими руками за свою щеголиху.
Увидав его испуганное лицо, Никита захохотал и, лукаво подмигнув своим товарищам, сказал:
— Как не держал? Братцы! будьте свидетелями: моя щеголиха?
— Твоя! твоя! — закричало несколько голосов. — Нечего делать, брат Вавило: проставил, так отдавай!
Вавило не отвечал, но страшно побледнел и крепче сжал в руках винтовку.
— Отдавай! отдавай! — кричали развеселившиеся промышленники, а один из них, по имени Савелий, уже держался за бока и хохотал, не переводя духу.
Вавило молчал и не двигался.
— Не отдаешь добром, так я и силой возьму, — заревел Никита и приблизился к Вавиле.
— Братцы, ведь он сам не держал! — жалобно простонал Вавило.
— Держал! держал! — возразили промышленники.
— Отнять у него, а? — спросил Никита подмигивая.
— Отнять! Отнять!
— Полноте, братцы! Видите, на человеке лица нет, — заметил низенький промышленник по имени Лука, в лице которого показалось сожаление.
Но Никита не слушал его и кинулся к Вавиле.
— Братцы! За что вы хотите меня обидеть? — завопил тогда несчастный владелец щеголихи таким отчаянным голосом, что все промышленники приумолкли и приостановились. — Я человек горемычный; батьку моего глыбой пришибло, как алебастр копал, матушка сгорела вместе с избенкой, и скот весь погорел… Нет у меня ни роду, ни племени, ни приятелей, ни сродников; один, я, словно перст… знать, уж так на роду написано! И ни в чем-то мне нету удачи! Лошаденку купил, — мышиное гнездо проглотила с сеном, извелась; невесту присмотрел, — злые люди отбили. Зверей стал промышлять, — тому бобр, тому лисица чернобурая, тому песец, а мне зайчишко в ловушку бежит! Рыбу ловить пойду, — те гольцов тащат, а я ершиков. Приглянулась мне винтовка у нашего парня; выстрелит — не даст промаху, на плечо вскинешь — как жар горит, красны девушки любуются, други-недруги завидуют. Три зимы, три лета не ел я, не пил, не спал, все складывал грош к грошику, — сколотился деньжонками, купил винтовку… И пошло мне счастье: что ни выстрел, то красный зверь. Перестал я кручиниться, перестал проклинать свою долюшку горемычную… За что ж, братцы, хотите вы теперь меня извести? Что хотите, отдам, любой перст с руки режьте, только не троньте щеголиху! А коли уж хотите ее у меня отнять, так погодите минуточку: я в последний раз выпалю!
Тут Вавило с решительным видом приставил дуло винтовки к своей груди.
Никита первый нарушил молчание, разразившись таким страшным хохотом, который мог гармонировать только с величественными размерами пустыни, окружавшем промышленников. Вслед за ним покатился Савелий, за Савельем остальные, и общий хохот их, повторяемые эхом, долго раздавался вблизи и вдали, как перекличка бесчисленных часовых, скрытых в лесах и горах на огромном пространстве.
Только Лука не смеялся, — слезы блистали в его глазах: так тронула его жалобная речь товарища.
— Образина ты бестолковая! Чучело ты немазаное! — начал Никита после первых припадков своей чудовищной веселости. — Ну, чего вытаращил глаза? Чего испугался? Что мы, разбойники, что ли? Камчадалы немытые? А не такие же христианские души, как ты? Станем грабить, винтовку отнимать, да еще у своего же брата?! Ведь ты хоть и лыком шит, а тоже товарищ наш называешься.