Поговорив с дочерью, шарманщик приподнял фуражку и сказал:
— Не распознал! вы худая такая выглядит!
Потом он обратился к жене и начал говорить ей по-немецки, указывая на Полиньку:
— Ja, ja, ja![20] — воскликнула немка. — Пойдемте, либе мамзель[21], пойдемте! — прибавила она ласково, обратясь к Полиньке.
Шарманщик взвалил на спину свою тяжелую шарманку, согнулся в дугу и пошел; за ним двинулось все семейство и Полинька.
Они проходили улицы, слишком знакомые Полиньке. Издали завидев Струнников переулок, она слабо и радостно вскрикнула, но потом стала упрашивать шарманщика как-нибудь обойти его. Ей было страшно пройти мимо дома девицы Кривоноговой, Доможирова и всех соседей. Когда они пришли в длинный переулок с заборами и поравнялись с единственным сереньким двухэтажным домиком, Полинька содрогнулась: она пугливо прижалась к шарманщику и дрожащим голосом спросила:
— Скоро ли мы придем?
— Тотчас, либе мамзель, — отвечал он, подозрительно глядя на ее испуганное лицо.
И вот они пришли в переулок, обставленный дрянными домишками. Шарманщик, перекинув шарманку наперед и поддерживая ее одной ногой, бойко заиграл; все семейство прибавило шагу; девочка стала прискакивать и весело постукивать в бубны; мальчик, спавший на руках матери, проснулся. Лай собак и крики мальчишек, игравших посреди улицы, встретили их и проводили до самого домика о трех окнах, вросших в землю. Полинька тотчас узнала его.
Девочка скользнула под ворота и раскрыла изнутри калитку.
Шарманщик указал Полиньке на калитку и сказал:
— Идить, либе мамзель.
В сенях их встретила старуха-лоскутница. Она нисколько не переменилась с той поры, как Полинька ее видела. То же рябое, страшно безобразное лицо с седыми нависшими бровями, даже все тот же старомодный чепчик с изорванными кружевами. На носу очки, опутанные нитками, в руках ножницы.
— Что так рано домой, а? — сказала она с удивлением, но, заметив Полиньку, замолчала.
— Мамзель вас спрашивает, — сказал старухе шарманщик.
— А верно, менять угодно? — с усмешкой спросила лоскутница. — Милости просим!
Она растворила дверь своей комнаты. Полинька вошла. В комнате лоскутницы было все так же мрачно и сыро. Только куча лоскутьев и старого платья, лежавшая в углу, увеличилась. Все остальное было по-прежнему.
— Ну, моя дорогая гостья, чего желаешь, ситцу ли, аль шелку, аль шерстяной какой материи? все есть! — говорила лоскутница, жадно осматривая Полинькин салоп.
Но Полинька не слушала ее. В изнеможении упала она на тот самый оборванный диван, на котором, полная отчаяния, сидела в ту памятную и страшную ночь, когда бежала от горбуна… Но тогда она не была еще всеми покинута, не была одна-одинехонька в большом городе; у нее было свое пристанище, были друзья, были надежды!..
Полинька горько заплакала.