Гонщик

— А теперь, дамы и господа, прошу за стол. Сегодня у Авдотьи получилась замечательная стерляжья уха.

После обеда я поднялся к себе, добыл из секретера папку с документами, вложил в него сегодняшнюю бумагу и еще раз проглядел контракт. Судя по дате, мой предшественник проработал на Маннера пять с половиной лет. Вряд ли он каждый раз выигрывал гонки. Вряд ли он ни разу не косячил, и уж точно у него случались и поломки, и аварии, и всякие прочие неприятности. Но, тем не менее, его не выгоняли. Наверняка Маннер орал на беднягу, уничтожал его морально и продолжал пользоваться парнишкой, который находился у него на положении полураба.

Сорок рублей стоит месячное проживание в бедноватой комнатушке, правда, с хорошим столом. Столько же, как я понимаю, стоит найм двух бандюганов, посланных пересчитать мне ребра. Навряд ли это такая уж большая сумма. А хороший гонщик — товар штучный, дорогой. В прошлой жизни, в своем родном мире, я как сыр в масле катался. А если бы удалось еще и гонку выиграть, мог бы… Многое мог бы себе позволить. Неизвестно, чем Т.Ф. зацепил беднягу, но платил он ему явно самый мизер. По сути, он имел в полном своем распоряжении почти бесплатного гонщика элитного класса. И вот раз — и решил уволить. Причем не только вслух озвучил свое желание, но и оформил его официально. Что же заставило эту толстую сволочь избавиться от столь ценного актива?

Я поднялся из-за стола и в задумчивости прошелся по комнате. Никаких вариантов мне в голову не приходило. Маннер был хамом и мерзавцем, да. Но вот дураком он совершенно точно не являлся. Я плюхнулся на жалобно скрипнувший пружинами диван, потянулся к графину, чтобы налить себе воды, и тут мой взгляд упал на лежавшие на журнальном столике разбитые гогглы. Вдоль спины пополз холодный червячок страха. А что, если тюфяк и разиня Володя Стриженов сумел перейти дорогу кому-то настолько могущественному, что сам великий и ужасный Т.Ф. Маннер сдрейфил и отошел в сторону, едва узнав правду о настоящей причине аварии на этих злополучных гонках?

Глава 6

На завтраке я все еще ощущал себя героем дня. Восхищенные взгляды молодежи, одобрительные взгляды мужчин, поощряющие женщин… Все это было приятно. И я бы совсем растаял, если бы не отравляющие сознание мысли: во что такое умудрился вляпаться мой здешний двойник? Ведь, казалось бы, тишайший парень, от воплей Маннера готов под лавку спрятаться. Ан нет, его пытаются убить, причем тишком. Интересно, а Маннер ли послал тех вчерашних бандитов? Машина — его, люди — тоже его. А приказ мог ведь и не он отдать. А кто? Одно очевидно: этот человек, кто бы он ни был, огласки не желает, действует втихаря и чужими руками.

С этими мыслями я встал из-за стола несколько рассеянный, что было приписано нервному потрясению от вчерашней схватки с матерым сквернословом. Тем не менее, мне удалось подняться к себе без происшествий. Задвижки или какого-либо другого запора на двери в мою комнату не было, так что я просто плотно прикрыл ее. Прежде, чем отправиться смотреть фотоархив господина Игнатьева, надо было выложить вчерашнюю добычу. Те сорок рублей, что я поимел со вчерашних бандитов в качестве компенсации за испорченное настроение и потраченные нервы до сих пор лежали в кармане сюртука. Брать их с собой мне совсем не хотелось. Кроме того, я еще не решил, стоит ли отдавать эти деньги мадам Грижецкой за месяц пансиона. Может, за ближайшую неделю я найду более интересное вложение своим капиталам.

Ключа от секретера я так и не смог найти. Но замок на дверце был настолько примитивен, что при некоторых навыках ключ был не так и нужен. А у меня в кармане после вчерашних похождений появился кривой и ржавый, но вполне привычного для меня вида гвоздь: не кованый, а обычный. С помощью этого подручного инструмента я и запер замок, потратив на это не более десяти секунд времени. Конечно, за те дни, что я провел в пансионе, неприятных инцидентов не случалось, но теперь я мог быть уверенным, что без помощи специалиста никто не получит доступа ни к моим деньгам, ни к документам, ни к выпивке.

Дело было сделано, и я бодрым шагом направился к выходу. Я почти успел до него добраться, но тут случилось такое, что в первые минуты повергло меня в шок. По лестнице дробно простучали легкие каблучки, и через секунду дверь моей комнаты распахнулась с такой силой, что с грохотом ударилась о стену. Окажись я на полшага ближе, меня бы снесло и, возможно, с фатальным исходом. Я еще не вполне понял, что произошло и приготовился то ли сражаться за свою жизнь, то ли сигать в окно, как на пороге возникла разъяренная фурия. И, надо сказать, прехорошенькая.

Итак, в комнате появилась молодая — на мой взгляд, не старше двадцати лет — барышня. Василькового цвета платье с рюшами и оборочками, длинное, до пола — как здесь принято носить. Из-под подола виднелись острые носки ботиночек. На руках — тонкие кружевные перчатки, в маленькие аккуратные ушки вдеты золотые капельки с синими, под цвет глаз, камушками. На тщательно завитых золотистого цвета волосах не иначе, как магией удерживается кокетливая символического размера шляпка. Маленький подбородок угрожающе выставлен вперед, совершенной формы носик устремлен почти что в потолок, ноздри раздуваются, словно у почуявшей добычу пантеры, насурьмлённые бровки гневно сдвинуты к переносице, глаза мечут молнии — хоть портрет пиши. Одна рука уперта в бок, в кулачке другой стиснута газета — скорее всего, вчерашний номер «Ведомостей».

При виде этакого цветка я несколько расслабился, но, как оказалось, напрасно. Барышня сделала несколько быстрых шагов, подойдя ко мне почти вплотную, вздела руку с газетой и принялась трясти ею перед моим носом.

— Что это такое, Вольдемар?! — театрально вскричала она, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что ее слышал сейчас весь пансион до последней служанки. — Что это такое, я тебя спрашиваю?

Из манеры обращения явно следовало, гостья была довольно близкой подругой моего предшественника. Не знаю, до какой стадии у них дошли отношения, но, судя по отсутствию соответствующих колец, вряд ли дело дошло даже до помолвки. Причем, могу дать голову на отсечение, что Володя Стриженов был готов засунуть свою шею в ярмо брачных уз в любую минуту, а вот дамочка под венец явно не торопилась. Как бы там ни было, я и в прошлой жизни не позволял так с собой обращаться, и сейчас позволять не собирался.

По моему опыту, разговаривать и, тем более, спорить с женщинами, находящимися в таком состоянии, совершенно бесполезно. Сперва надо их остудить, для чего дать вволю проругаться и выплакаться, и только потом обращаться к их разуму. До того они не способны воспринимать ровным счетом ничего. Вот только как разговаривать с абсолютно незнакомой девушкой, даже имени которой не знаешь? Придется в который раз импровизировать.

— Извольте объясниться, мадемуазель, — холодно ответил я, делая шаг назад: не люблю близкого контакта своего лица с газетами. — Что вы имеете в виду?

— Объясниться? Это ты мне должен объяснить! Ты что мне обещал? Ты вот на этом самом месте клялся! А что теперь? Теперь я узнаю, что ты довел-таки господина Маннера до того, что он вышвырнул тебя вон. И что ты теперь будешь делать? Что я теперь должна буду делать? Я поверила тебе, твоим обещаниям, а ты… Негодяй!

Как бы хороша ни была дамочка, а подобных наездов я терпеть не собирался. И в том мире, и в этом. Я заморозил интонацию до состояния льда:

— Мои отношения с господином Маннером вас, сударыня, волновать не должны.

— То есть, как это не должны?

Дамочка распалилась еще пуще прежнего, хотя, казалось бы, дальше уже было некуда.