Маркус снова вмешался:
– Точно!
Гэри проигнорировал его, его темные глаза не отрывались от Кристины:
– Даже мои дядя и племянник, которых взяли на месте преступления с поличным, даже они утверждали, что невиновны. Хотя я вынужден признать – они были виновны. Ну, а Джефкот… он в очень большой заднице. В очень большой. И он будет хвататься за любую соломинку и будет манипулировать, давить на жалость и пытаться использовать вас, чтобы получить то, что ему надо.
– Он просил только две с половиной тысячи долларов на адвоката. Он же не просил достать ему луну с неба.
– Пока нет. Но это может быть только начало. И потом – возможно, ему от вас на самом деле вовсе не деньги нужны. Ему, может быть, нужен сочувствующий слушатель, готовый подставить плечо. Друг. Вы красивая женщина – а у него нет ничего, кроме времени.
Маркус снова вмешался, обращаясь к Гэри:
– Она даже не допускает, что он мог соврать, что был донором. Почему мы должны вообще принимать его слова на веру?
– Не должны и не будем, Маркус, – спокойно ответил Гэри, – Когда я позвоню в Хоумстед, я расскажу им все, что мы знаем, и попрошу их подтвердить или опровергнуть этот факт.
– Хорошо, – кивнул Маркус, откидываясь в кресле. – Он просто пользуется ей, а она влюбилась в него.
Кристина вскинула глаза:
– Нет, Маркус, что за глупости!
– Silenzio! – Гэри жестом велел обоим замолчать. – Вы двое должны быть сейчас по одну сторону баррикад. Должны быть вместе. Поговорите обо всем за чашечкой кофе. Вам предстоит пройти через это вместе – только так вы справитесь. Все, наша встреча окончена.
– Спасибо, – сказал Маркус, вставая, но Кристина знала, что он доволен только потому, что сейчас наконец победил.
Снова зазвонил ее телефон, она достала его – и когда на экране высветилось имя «Гриф», нажала красную кнопку.
Маркус сдвинул брови:
– Я не хочу, чтобы ты отвечала на его звонки.
– Почему? – спросила Кристина, беря свою сумочку.
– Нам надо предоставить Джефкота ему самому. Ты нашла ему адвоката – а теперь ты умываешь руки и больше он тебя не касается.
Кристине не нравилось, когда ей начинали указывать, что ее касается, а что нет.