Я вдохнул, выдохнул, попробовал расслабить сведенные мышцы плеч и шеи.
— Ладно, думаю действительно стоит об этом с кем-то поговорить, — пришлось даже набрать в грудь побольше воздуха, — мне кажется, со мной что-то не так. Есть что-то… Что-то неправильное в моих реакциях на Листа. Я перестал относиться к нему, как просто к очередному Белому, но и не воспринимаю парня, как тебя, например.
— Я не понимаю…
— Сам не понимаю. Вот скажи мне, когда я последний раз беспокоился и переживал об отдельном вампире? О ком-то конкретном? Да мне даже на любовниц плевать, по большому счету. Есть они, нет их — без разницы. А Белый… — я замолчал, не зная, как объяснить то, что чувствую.
— Лет десять назад, — чему-то улыбнулся Тивор.
— Что «лет десять назад»?
— Ты спросил, когда ты последний раз беспокоился о ком-то конкретном. Лет десять назад, — невозмутимо повторил волк.
— Нет, — я отрицательно качнул головой. — Обсидиана — это другое. Она интересна мне, как… Скорее, как ученому, и…
— Конечно, — спокойно перебил Черный. — Она нечто новое, нечто непонятное, нечто интересное. Она свела тебя с Дакаром. Лист для тебя то же самое.
— Разве? — я всматривался в лицо друга. Что я хотел там увидеть?
— Уверен. Тебе надо знать: «А что, если…». Вот и все. Кристоф, это всего лишь очередная вспышка твоего ученого безумия. Через несколько месяцев азарт поутихнет, и все вернется на круги своя.
— Не знаю. Может быть.
Наверное, Тивор был прав. Вот только… Только я ведь не все ему рассказал. Иногда… Реакции моего тела на близость парня… Тьма, это было слишком похоже на желание! Очень, очень похоже.
Но такого быть просто не могло. Я отказывался в это верить. Уж если я кого и знал досконально, так это себя и особенно свои предпочтения в постели.
Я всегда любил женщин. Я любил любить женщин и категорически не хотел ничего менять. К тому же мужеложцем вот так, на раз, не становятся: это либо есть изначально, либо этого нет вообще. Твою мать, и что, я действительно сейчас об этом думаю?! Да, греби ж тебя!
А еще эти сны…
Эта девушка, так похожая на стеклянную танцовщицу, что практически каждую ночь протягивала мне гранатовый плод, стоя под лунным деревом. Ее тонкие руки… И голос… Вчера я слышал ее голос. Она ворвалась в другой сон, в страшный сон, в ночной кошмар, развеяв его, как дымку тумана. Она сидела под тем лунным деревом и пела, низко склонив голову, наблюдая, как по ее рукам струится гранатовый сок.
И пропало поле, усеянное трупами, исчезли крики и стоны, свернулась клубком и затихла терзавшая тело тьма.
А она все пела, тихо, мягко, очень нежно… И я стоял напротив, слушая, как льется ее голос, как вторит ему ветер в кроне единственного дерева. Слушал, как завороженный, одурманенный, плененный.
Бред. Ну бред же!