На следующее утро барыня проснулась довольно поздно. Гаврила ожидал её пробуждения для того, чтобы дать приказ к решительному натиску на Герасимово убежище, а сам готовился выдержать сильную грозу. Но грозы не приключилось. Лёжа в постели, барыня велела позвать к себе старшую приживалку.
— Любовь Любимовна, — начала она тихим и слабым голосом; она иногда любила прикинуться загнанной и сиротливой страдалицей; нечего и говорить, что всем людям в доме становилось тогда очень неловко, — Любовь Любимовна, вы видите, каково моё положение; подите, душа моя, к Гавриле Андреичу, поговорите с ним: неужели для него какая-нибудь собачонка дороже спокойствия, самой жизни его барыни? Я бы не желала этому верить, — прибавила она с выражением глубокого чувства, — подите, душа моя, будьте так добры, подите к Гавриле Андреичу.
Любовь Любимовна отправилась в Гаврилину комнату. Неизвестно, о чём происходил у них разговор; но спустя некоторое время целая толпа людей подвигалась через двор в направлении каморки Герасима: впереди выступал Гаврила, придерживая рукой картуз, хотя ветру не было; около него шли лакеи и повара; из окна глядел дядя Хвост и распоряжался, то есть только так руками разводил; позади всех прыгали и кривлялись мальчишки, из которых половина набежала чужих. На узкой лестнице, ведущей к каморке, сидел один караульщик; у двери стояло два других, с палками. Стали взбираться по лестнице, заняли её во всю длину. Гаврила подошёл к двери, стукнул в неё кулаком, крикнул:
— Отвори.
Послышался слабый лай; но ответа не было.
— Говорят, отвори! — повторил он.
— Да, Гаврила Андреич, — заметил снизу Степан, — ведь он глухой — не слышит.
Все засмеялись.
— Как же быть? — возразил сверху Гаврила.
— А у него там дыра в двери, — отвечал Степан, — так вы палкой-то пошевелите.
Гаврила нагнулся.
— Он её армяком каким-то заткнул, дыру-то.
— А вы армяк пропихните внутрь.
Тут опять раздался глухой лай.
— Вишь, вишь, сама сказывается, — заметили в толпе и опять рассмеялись.
Гаврила почесал у себя за ухом.
— Нет, брат, — продолжал он наконец, — армяк-то ты пропихивай сам, коли хочешь.
— А что ж, извольте!
И Степан вскарабкался наверх, взял палку, просунул внутрь армяк и начал болтать в отверстии палкой, приговаривая: «Выходи, выходи!» Он ещё болтал палкой, как вдруг дверь каморки быстро распахнулась — вся челядь тотчас кубарем скатилась с лестницы. Гаврила прежде всех. Дядя Хвост запер окно.
— Ну, ну, ну, ну, — кричал Гаврила со двора, — смотри у меня, смотри!