Агафон появляется.
Агафон! Из второй комнаты шкаф зет полка тринадцатая переставь господина Бенедиктова в этот шкаф, а господина Пушкина переставь в тот шкаф. (Бенедиктову.) Первые у меня в этом шкафу. (Агафону.) Не вздумай уронить на пол.
Агафон. Слушаю, Сергей Васильевич. (Уходит.)
Бенедиктов подавлен.
Долгоруков. Я совершенно разделяю ваше мнение, господин Кукольник, но мне, представьте, приходилось слышать утверждение, что первым является Пушкин.
Кукольник. Светские химеры!
Агафон появляется с томиком, влезает на стремянку у шкафа.
Салтыков. Вы говорите, Пушкин первый? Агафон, задержись там.
Агафон остается на стремянке.
Кукольник. Он давно уже ничего не пишет.
Долгоруков. Прошу прощения, как же так — не пишет? Вот недавно мне дали списочек с его последнего стихотворения. К сожалению, не полное.
Богомазов, Бенедиктов, Кукольник рассматривают листок. Преображенцы выпивают.
Кукольник. Боже мой, боже мой, и это пишет русский! Преображенцы, не подходите к этому листку!
Богомазов. Ай-яй-яй! (Долгорукову.) Дозвольте мне списать. Люблю, грешник, тайную литературу.
Долгоруков. Пожалуйста.
Богомазов (усаживаясь к столу). Только, князь, никому… Тсс… (Пишет.)
Кукольник. Ежели сия поэзия пользуется признанием современников, то послушайся, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя не поймут! Уйди в тот мир, где до сих пор звучат терцины божественного Алигьери, протяни руку великому Франческо! Его канцоны вдохновят тебя! Пиши по-итальянски, Владимир.
Салтыков. Агафон! В итальянском шкафу у нас есть место?
Агафон. Есть, Сергей Васильевич.
Салтыкова (выходя из гостиной). Все спорите, господа! (Скрывается, пройдя столовую.)