– Как ты себя сегодня чувствуешь?
Она осторожно потянула за перевязь, на которой висела его левая рука.
– Синяки на бедре, синяки на голове, плечо заживает.
Все это было скорее неприятно, чем болезненно. Особенно когда ее кровь билась так близко.
– У тебя такое выражение лица…
– Какое?
– Как будто ты к чему-то прислушиваешься.
К ее сердцебиению. К звуку ее крови, пульсирующей под кожей.
– Я лучше пойду, – сказал Генри.
Она шагнула к нему.
– Нет, Вики.
Она вовремя вспомнила, что у нее слишком болит голова, чтобы поднимать брови.
– «Нет, Вики»? Генри, тебе нужно поесть, а мне нужно расслабиться. Я взрослая женщина, и если я считаю, что могу уделить тебе несколько глотков моих драгоценных телесных жидкостей, значит, не тебе возражать.
Генри открыл рот, снова закрыл его и сдался. На исцеление ушли все его резервы, а голод был слишком силен, чтобы сопротивляться. По крайней мере, так он себе говорил, пока они поднимались по лестнице.
– Как ты смеешь! Как ты, черт тебя подери, смеешь! – Барри Ву не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше так злился. – Ты, хренов гребаный сукин сын, действительно считал, что я такое творю?
Колин отчаянно пытался сохранить самообладание, но чувствовал, что в ответ на гнев Барри в нем тоже поднимается гнев. Сегодня вечером его вытащили из патрульной машины и послали на спецзадание, и только сейчас напарники смогли поговорить.
– Если бы ты меня внимательно слушал… Я же сказал, что не верю, что ты это сделал!
Барри хлопнул ладонью по капоту грузовика Колина.
– Но ты не верил и в то, что я этого
– Ты должен признать, что улики…