– Я не могу ничего разглядеть.
– Ты даже не посмотрела…
– Я не сказала, что не буду, я сказала, что не могу.
С того момента, как Вики согласилась покинуть безопасную, хорошо известную ей часть Торонто, она знала, что придется рассказать правду о своих глазах. Как она ухитрилась загнать себя в такой угол?
От напряжения у нее заныли плечи и свело живот. Медицинское объяснение, как и любое другое, для нее всегда звучало как оправдание, как будто она просила о помощи или понимании. И Генри, как и все остальные, начнет относиться к ней по-другому, как только к ней приклеится ярлык «инвалид».
– Я почти ничего не вижу в темноте, у меня слабое периферийное зрение, и, если верить чертову врачу, при каждом посещении моя близорукость усиливается.
Тон Вики говорил: «Только попробуй поднять из-за этого шум!»
Но Генри просто спросил:
– А что случилось?
– Это дегенеративное заболевание глаз, пигментный ретинит…
– ПР, – перебил он. Так вот в чем ее секрет. – Мне известно это заболевание.
Он скрывал свои чувства, его голос звучал сухо и деловито.
– Похоже, оно пока не очень прогрессирует.
«Отлично, только еще одного эксперта не хватало, как будто мне мало Селуччи!»
– Ты не слушал, – прорычала она, скрутив карту в нечитаемый жгут. – Я слепну, поэтому мне пришлось уйти из полиции. После наступления темноты от меня никакой пользы. Если мне придется расследовать это дело по ночам, можешь прямо сейчас развернуть машину.
Хоть Вики и пыталась прикрыться гневом, в глубине души она боялась, что Генри именно так и поступит. А еще боялась, что Фицрой погладит ее по голове и скажет, что все будет хорошо (а хорошо уже никогда не будет), и тогда она попытается разодрать ему лицо, и они оба разобьются.
Генри пожал плечами. У него не было намерения подыгрывать тому, что он воспринял как жалость к себе.
– Под прямыми солнечными лучами я превращаюсь в тлеющую кучу углеродных соединений. Похоже, ты находишься в лучшем положении.
– Ты не понимаешь…
– Я не видел солнца четыреста пятьдесят лет. Думаю, я понимаю.