Счастливчики

— Подумать только, — сказал ей Мохнатый на ухо, — ты бы уже могла стать моей женой, если б не твой папаша.

— Ой, Атилио, — сказала Нелли.

— Взяли бы одну каюту на двоих, и дело с концом.

— Думаешь, я ночами не маюсь? Я хочу сказать, что мы могли бы уже пожениться.

— А теперь жди, пока старик пойдет на попятную.

— Вот именно. А какой у меня папа, сам знаешь.

— Упрямый осел, — сказал Мохнатый уважительно. — Хорошо еще, что можем побыть вместе в этом плавании, в карты поиграть, а вечерком выйти на палубу, знаешь, туда, где канатные бухты. Там потрясно, никто нас не увидит. Ну и аппетит у меня разыгрался, волчий…

— Это от свежего воздуха, — сказала Нелли. — А как тебе моя мама в брючках?

— Ей идет, — сказал Мохнатый, который в жизни не видел ничего более похожего на почтовую тумбу. — Наша старуха такого ни за что не наденет, она у нас старорежимная, да если б надела, старик всыпал бы ей по первое число. Ты его знаешь.

— У вас в семье все такие характерные, — сказала Нелли. — Давай позовем маму и поднимемся наверх. Смотри-ка, двери, какие чистенькие.

— Слышь, как раскудахтались в баре, — сказал Мохнатый. — Видать, сбежались все на хлеб с маслом. Пошли вместе сходим за старухой, не хочу отпускать тебя одну.

— Атилио, я же не маленькая.

— На этом пароходе за каждым углом — акула, — сказал Мохнатый. — Идешь со мной, и точка.

XX

В баре все было готово для завтрака. Накрыты шесть столов, и бармен положил на место последнюю бумажную салфетку в цветочек, когда Лопес и доктор Рестелли почти одновременно вошли в зал. Они выбрали столик, и к ним тут же — будто старый знакомый, хотя за все время ни с кем не обменялся и словом, — присоединился дон Гало и отпустил шофера, сухо щелкнув пальцами. Лопес, изумленный тем, что шофер один, без посторонней помощи, втащил по трапу дона Гало вместе с его креслом на колесах (превращенным на этот случай в подобие корзины, которую он держал на весу, и в этом состоял подвиг), спросил дона Гало, как здоровье.

— Сносно, — сказал дон Гало с заметным галисийским акцентом, которого не тронули пятьдесят лет его коммерческой деятельности в Аргентине. — Только слишком сыро, и ужина вчера не было.

Доктор Рестелли, весь в белом и в шапочке, полагал, что организация путешествия, конечно, страдает некоторыми недостатками, однако у устроителей есть смягчающие обстоятельства.

— Ничего подобного, — сказал дон Гало. — Организовано все в высшей степени безобразно, и это обычное дело, когда бюрократия пытается подменить частную инициативу. Организуй все это фирма «Экспринтер», будьте уверены, мы были бы избавлены от многих неприятностей.

Лопес развлекался. Он умел подзадорить на спор и высказался в том смысле, что, мол, агентства, бывает, тоже стараются всучить кота в мешке, а туристическая лотерея как-никак — затея государственная.

— Вот именно, вот именно, — подхватил доктор Рестелли. — Сеньор Порриньо — если не ошибаюсь, так вас зовут, не следует забывать, что главная заслуга все-таки принадлежит властям, обнаружившим мудрую прозорливость, и что…

— Одно исключает другое, — оборвал его дон Гало. — В жизни не встречал властей, обнаруживавших какую бы то ни было прозорливость. В области торговли, к примеру, нет ни одного толкового правительственного указа. Взять хотя бы нормы по части импорта тканей. Что можно сказать о них? Разумеется: полная чушь. В Торговой палате, где я состою почетным председателем на протяжении уже трех пятилетий, я изложил свое мнение на это счет в виде открытых писем и представления в адрес Министерства торговли. И каковы же результаты, сеньоры? Абсолютно никакие. Вот оно, ваше правительство.