— Для чего-нибудь мы же платим налоги, — сказала мама. — А ты вот провожаешь всяких негритянок, а что я остаюсь одна в пустом доме, это ничего?
— Так я-то ведь тебя не подкарауливаю с бритвой за пазухой, — сказал отец.
— Я перестану, если Дилси сделает шоколадный торт, — сказал Джейсон.
Мама велела нам уйти, а отец сказал, что не знает, получит ли Джейсон шоколадный торт, но зато очень хорошо знает, что Джейсон получит, если не уберется сию же минуту из комнаты. Мы пошли в кухню, и Кэдди сказала Нэнси:
— Папа говорит, чтоб ты шла домой и заперла дверь, и никто тебя не тронет. Кто не тронет, Нэнси? Иисус, да? Он на тебя рассердился?
Нэнси все держала чашку обеими руками, опершись локтями о колени, опустив чашку между колен. Она глядела в чашку.
— Что ты сделала, что Иисус на тебя рассердился? — спросила Кэдди.
Нэнси выронила чашку. Чашка не разбилась, только кофе пролился, а Нэнси продолжала держать руки горсточкой, словно в них все еще была чашка. И опять она начала издавать этот звук, негромко. Как будто пенье, а как будто и не пенье. Мы смотрели на нее.
— Ну, будет! — сказала Дилси. — Довольно уже. Нечего так распускаться. Посиди тут, а я пойду попрошу Верша, чтоб он тебя проводил.
Дилси вышла.
Мы смотрели на Нэнси. Плечи у нее тряслись, но она замолчала. Мы смотрели на нее.
— Что тебе хочет сделать Иисус? — спросила Кэдди. — Ведь он уехал.
Нэнси взглянула на нас.
— Правда, как было весело, когда я у вас ночевала?
— Вовсе нет, — сказал Джейсон. — Мне совсем не было весело.
— Ты спал, — сказала Кэдди. — Тебя с нами не было.
— Пойдем сейчас ко мне и опять будем играть, — сказала Нэнси.
— Мама не позволит, — сказал я. — Поздно уже.
— А вы ей не говорите, — сказала Нэнси. — Скажете завтра. Она не рассердится.
— Мама не позволит, — сказал я.