— А кто тебя знает, — сказал Дон. Синевато-солнечную даль долины перечеркивал темный частокол леса, рассеченный надвое лентой тропы. И где-то внизу позванивал колокольчик. Тропка поуже, круто уходящая вниз, ответвлялась от главной под прямым утлом. — Он свернул сюда, — сказал Дон.
— Кто? — спросил я. Дон показал на чуть заметные следы шин, уходящие вниз по чуть заметной тропке.
— Понял? — сказал он.
— Видно, главная показалась ему слишком пологой, захотелось покруче, — сказал я.
— Наверно, он здорово торопится.
— Наверняка — раз он свернул на эту тропку.
— А может, там, внизу, стог сена.
— Да нет, он с разгону хочет въехать на следующий перевал, а потом вниз и опять сюда, и опять вниз и на тот, — пока у него инерция не кончится.
— Ну да, или пока он с голоду не помрет.
— Это точно, — сказал я. — А ты слышал, чтоб кто-нибудь помер с голоду на велосипеде?
— Вроде нет, — сказал Дон. — А ты?
— Тоже нет, — сказал я. Мы шли вниз по главной тропе. За поворотом мы увидели козий колокольчик. Но он висел на шее у мула, и мул, навьюченный двумя мешками, спокойно щипал траву, чуть вздергивая голову немного вбок и вверх, и колокольчик позванивал, и возле тропы стояла каменная часовня, а рядом с ней сидел мужчина в вельветовых брюках и женщина в наброшенной на шею яркой шали, и у ее ног стояла закрытая тряпицей корзина. Мы продолжали спускаться, и женщина с мужчиной смотрели на нас.
— Добрый день, синьор, — сказал Дон. — Далеко нам еще?
— Добрый день, синьоры, — сказала женщина. Мужчина молча смотрел на нас. У него были вылинявшие блекло-голубые глаза — как будто их долго вымачивали в воде. Женщина прикоснулась к его руке, потом чуть подняла свою, и ее пальцы вспорхнули на миг в стремительном танце. Тогда он проговорил — высоким, резким, напоминающим стрекот цикады голосом:
— Добрый день, синьоры.
— Он глухой, — сказала женщина. — Нет, тут недалеко: вон оттуда вы уже крыши увидите.
— Спасибо, — сказал Дон. — А то мы здорово устали. Вы не разрешите нам здесь немного передохнуть?
— Отдыхайте, синьоры, — сказала женщина. Мы сняли вещевые мешки и сели. Косые солнечные лучи резко высвечивали часовню и спокойную, чуть стертую, чуть выветрившуюся статую в нише да два букетика увядших астр у ее подножия. Пальцы женщины снова вспорхнули в проворном танце. Другая ее рука — узловатая, задубевшая — покоилась на тряпице, прикрывающей корзину. Неподвижная, застывшая в непривычном для нее покое, она казалась упокоенной навеки, мертвой. Она выглядела как протез, прикрепленный к шали, — привычный и надеваемый только по привычке. А рука со вспархивающими пальцами казалась слишком проворной и чересчур, неестественно ловкой, — как у фокусника.
Мужчина все смотрел на нас.
— Вы, я вижу, пешком идете, синьоры, — сказал он ломким, но однотонным голосом.
ebooksa