Любовь в холодном климате

Она всегда выигрывала с крупным счетом, никогда не упуская своего. Она также никогда не упускала ни одной детали в чьей-либо внешности: потрепанной пары домашней обуви, не вполне подходящих друг к другу чулок, слишком короткого или слишком тесного платьица, из которого я, в сущности, выросла, – все это заносилось на мой счет.

Так было внизу. Наверху же было подходяще, во всяком случае, там можно было не бояться вторжений. Детскую занимали няни, классную комнату – гувернантки, и ни одна из этих комнат не подлежала визитам Монтдоров, которые, когда хотели видеть Полли, посылали за ней. Но там было довольно тоскливо, совсем не так весело, как гостить в Алконли. Никакого бельевого чулана – заветного места наших ребячьих сходок, никаких непристойных разговоров, никаких вылазок в леса, чтобы спрятать стальные капканы или убрать ловушки от звериных нор, никаких гнезд с летучими мышатами, которых мы кормили из авторучки тайком от взрослых, имевших нелепые представления, что летучие мыши покрыты паразитами или могут вцепиться тебе в волосы. Полли была маленькой замкнутой пай-девочкой, которая проживала день на манер испанской инфанты, подчиняясь ритуалу, распорядку, соблюдая все требования этикета. Ее нельзя было не любить, она была красива и дружелюбна, но близко к себе не подпускала.

Она была прямой противоположностью Рэдлеттов, которые болтали без умолку. Полли никогда не болтала, а если ей и было что рассказать, то она не спешила делиться сокровенным. Как-то раз лорд Монтдор читал нам сказку о Снежной королеве (я слушала через силу – уж слишком много экспрессии он в нее вкладывал), и, помнится, мне пришла в голову мысль, что это, вероятно, написано про Полли – у нее в сердце явно застрял осколок зеркала. Что она любила? Это оставалось для меня великой загадкой. Мы с моими кузенами изливали любовь друг на друга, на взрослых, на всевозможных животных и, самое главное, на персонажей (часто исторических или даже вымышленных), в которых были влюблены. В нас не было скрытности, и мы знали все, что только можно, о чувствах друг друга ко всем остальным существам, будь они реальные или воображаемые. Потом еще были пронзительные вопли. Мы взвизгивали от смеха и счастья и просто от хорошего настроения, и этот визг постоянно раздавался в Алконли, кроме тех редких случаев, когда проливались потоки слез. В этом доме были либо взвизги, либо слезы – чаще взвизги. Но Полли не рыдала и не взвизгивала, и я никогда не видела ее в слезах. Она была всегда одинаковой – очаровательной, приятной и покладистой, вежливой, с интересом слушающей других, довольно весело смеющейся их шуткам, но все это в меру, без избытка, и определенно без всякой доверительности.

Итак, до визита, к которому я испытывала столь неопределенные чувства, оставалось около месяца. Наконец эти дни пролетели, и вот уже сейчас, сегодня, сию минуту я сижу в большом черном «даймлере», который кружит меня по окрестностям Оксфорда. Какое счастье, что я была в одиночестве и передо мной лежал долгий, около двадцати миль, путь. Я хорошо знала эту дорогу, потому что мы охотились в этой местности. Почтовую бумагу леди Монтдор венчала надпись: «Хэмптон-плейс, Оксфорд, станция Твайфолд». Но Твайфолд с пересадкой и часовым ожиданием в Оксфорде, которое входило в маршрут, предназначался исключительно для тех, кто никогда бы не сумел отплатить леди Монтдор той же монетой. Любой, к кому она питала хоть малейшее уважение, был встречаем в Оксфорде. «Всегда будь корректна с девушками; кто знает, за кого они могут выйти замуж» – этот афоризм многих английских старых дев избавил от участи индийских вдов[15].

Итак, я беспокойно ерзала на сиденье, забившись в угол машины, и вглядывалась в густо-синие осенние сумерки, от души жалея, что не могу спокойно сидеть дома или поехать в Алконли или куда угодно, только не в Хэмптон. За окном мелькали хорошо знакомые места, становилось все темнее и темнее, но я прекрасно видела Мерлинфордскую дорогу с большим дорожным указателем. Затем, через секунду, или, во всяком случае, так мне показалось, мы уже заворачивали в ворота парка. О, ужас! Я приехала.

3

Хруст гравия; мотор машины мягко затих, и точно в этот момент парадная дверь отворилась, бросив к моим ногам полосу света. Когда я переступила порог, мною занялся дворецкий – помог снять шубу из нутрии (подарок Дэви в честь начала моих выездов в свет) и провел через холл, под огромной крутой готической двухмаршевой лестницей, сотня ступеней которой вела чуть ли не до неба, сходясь у мраморной группы, изображающей горести Ниобы[16], через восьмиугольный вестибюль, зеленую и красную гостиные – в Длинную галерею, где он очень громко и четко произнес мое имя (даже не спросив его у меня), после чего удалился.

Длинная галерея была, как всегда на моей памяти, полна гостей. В этот раз их было, пожалуй, человек двадцать или тридцать. Некоторые сидели вокруг чайного столика у камина, тогда как другие стояли, наблюдая за игрой в триктрак. Эту группу составляли, без сомнения, «молодые женатые пары», о которых леди Монтдор упоминала в своем письме. На мой взгляд, однако, они были далеко не молоды, примерно возраста моей матери. Они щебетали, как скворцы на дереве, не прервав этого щебетания даже при моем появлении, и, когда леди Монтдор меня им представила, на миг умолкли, одарили меня взглядом и вновь принялись щебетать. Однако когда она произнесла мое имя, один из них спросил:

– Не дочь ли Сумасбродки, случайно?

При этих словах леди Монтдор довольно раздраженно промолчала, но я, давно привыкнув к тому, что мою мать называют Сумасбродкой – в сущности, никто, даже ее сестры, не называл ее иначе, – пропищала:

– Да.

Тогда все скворцы словно поднялись в воздух и перелетели на другое дерево, и этим деревом была я.

– Дочь Сумасбродки?

– Не смешите – да разве у Сумасбродки может быть такая взрослая дочь?

– Вероника, подойди сюда на минутку. Ты знаешь, кто это? Это ребенок Сумасбродки, это просто!..

– Идем выпьем чаю, Фанни, – предложила леди Монтдор. Она подвела меня к столу, а скворцы возобновили болтовню о моей матери.

– Мне было очень интересно, учитывая, что первый человек, с которым Сумасбродка рванула, был Чэд. Не так ли, дорогая? Мне посчастливилось заполучить его потом, но только после того, как она от него удрала.

– Все равно не понимаю, как это может быть правдой. Уверена, Сумасбродке никак не больше тридцати шести лет. Роли, сколько лет было Сумасбродке, когда мы ездили все вместе к мисс Вакани? Помнишь, ты – в своем крошечном килте? На танец с мечами? Ведь ей не больше тридцати шести?

– Все правильно, куриные мозги, простая арифметика. Она вышла замуж в восемнадцать, восемнадцать и восемнадцать как раз тридцать шесть, верно? Или нет?

– Да. А как насчет девяти месяцев?