– Когда-нибудь ты даже не будешь смотреть на неё, как на науку.
Он поднимает молоток.
– Может, даже… полюбишь.
Я кусаю губы и отворачиваюсь, чтобы скрыть усмешку. Не пройдя и полкилометра от входа в парк, я сажусь на землю рядом с отцом и вытаскиваю бутылку с водой, глотая, будто ходила по горам целый день. Папа постукивает молоточком, исследуя площадку десять на десять сантиметров. Потом останавливается и смахивает пыль пальцем, выдалбливая камень по периметру, пока он не выходит свободно. Он стирает грязь с поверхности камня и, усмехаясь, осматривает его, как драгоценную реликвию.
Я ставлю бутылку с водой и смахиваю рукой в перчатке многолетний шлам.
– А про этот что скажешь?
Я поднимаю белый камень.
Даже сквозь грязь его поверхность необычно сверкает.
– Кварц, – говорит он. – Но не отвлекайся. Мы пришли за яшмой.
Он достает из кармана с десяток круглых бусин и выкладывает на земле рядком. И поднимает тёмно-красный камень, который только что выкопал.
– Когда этот отполируют, он хорошо впишется к остальным.
Я рассматриваю смесь бусин.
– Они все разные.
– У каждого куска яшмы свой дух. Камень сам откроет, кто он.
– Но он не похож на другие.
Он достаёт его снова и поднимает к свету. Алый камень прорезает жёлтая жилка. Красный оттенком похож на камень, который он положил в ведёрко.
– Они и не должны быть одинаковыми, камни ведь дополняют друг друга. Различия только красят общую картину.
Грохот шин по немощёной дороге эхом отдаётся в ущелье. Мы оба одновременно оборачиваемся на шум и видим, как по выложенной гравием дороге несётся грузовик.
– Я думала, знак указывает, что проезда нет.
– Так и есть, – щурится папа. – Не так уж многие сюда приходят. Очевидно, собиратели сами устанавливают правила.