Пелагия и белый бульдог

— Танюша, Танечка, — зашептал в самую дверную щель мужской голос. — Отвори, душенька. Я знаю, ты там. Видел, как с узелком шла.

Никак Краснов? Пелагия в некотором смятении вскочила, зашуршав рясой.

— Слышу, как платьишком шуршишь. Не надевай его, оставайся как есть. Отвори мне, никто не увидит. Что тебе, жалко? Не убудет же. А я в твою честь стишок сложил. Вот послушай-ка:

Как тучка, влагою полна, Мечтает дождиком излиться, Как желтоликая Луна К Земле в объятия стремится, Так я, алкая и горя, На Таню нежную взираю И вздуть прелестницу мечтаю Еще с седьмого декабря.

Видишь, и число запомнил, когда мы с тобой на санях катались. С того самого дня тебя и полюбил. Хватит от меня бегать, Танюшенька. Ведь Петр Георгиевич про тебя стихов слагать не станет. Открой, а?

Ухажер застыл, прислушиваясь, а через полминуты продолжил уже с угрозой:

— Да открывай же, вертихвостка, а то я Петру Георгиевичу расскажу, как ты давеча с Черкесом-то. Я видел! Сразу перестанет на вы называть. И Марье Афанасьевне скажу, а она тебя, гулящую, со двора взашей. Открой, говорю!

Пелагия рывком распахнула дверь, сложила руки на груди.

Кирилл Нифонтович, в белой толстовке и соломенной шляпе, так и замер на пороге с широко разведенными руками, и губы сложены сердечком в предвкушении поцелуя. Голубые глазки растерянно захлопали.

— Ой, матушка, это вы… Что ж вы сразу-то не сказали? Посмеяться решили?

— Над иными и посмеяться не грех, — сурово ответила Пелагия.

Краснов сверкнул взглядом, в котором не осталось и следа обычной детской наивности. Повернулся, нырнул за угол баньки и был таков.

И впрямь гнездо аспидов, подумала сестра Пелагия.

* * *

После бани, распаренные и умиротворенные, не спеша шли по вечерней прохладе: мокрые волосы туго обтянуты платками (у Тани белым, у монахини черным). Помыли и Закусая, невзирая на тявканье и визг. Теперь он стал еще белее, и короткая шерстка топорщилась, как пух у утенка.

Возле конюшни стояла запыленная черная карета. Угрюмый чернобородый мужик в грязной черкеске и круглой войлочной шапочке распрягал вороных коней.

Таня схватила Пелагию за локоть, обмирающим голосом выдохнула:

— Приехали… Господин Бубенцов приехали.

А сама, будто привороженная, смотрела на азиата, заводившего лошадь в конюшню.

Пелагия вспомнила угрозу Кирилла Нифонтовича и посмотрела на свою спутницу повнимательней. Лицо у той сделалось неподвижным и словно бы сонным, зрачки расширились, полные розовые губы приоткрылись.

Черкес коротко взглянул на женщин. Не поздоровался, не кивнул — повел в поводу второго коня.

Таня медленно подошла к нему, поклонилась, тихо сказала: