Москва. Загадки музеев

– Бабочку. Бабочку. Бабочку… – загудели туристы с пятидесятилетним стажем.

– Александр Аронович, вы согласны, что турист или альпинист завяжет «бабочку»? А на веревке, на которой подвесили Васю, завязана простая одинарная петля. – Петр показал веревку с пятого КП.

– Какой узел использовали на конце веревки для затяжной петли – понять сложно, мои ребята веревку разрезали и петлю распустили. Но по остаткам похоже, это тоже было что-то примитивное: самая простая петля с прямым узлом и в нее пропущена коренная часть. Уверен, на Васю напал тот, кто «булинь» от «стремени» не отличит.

Петр не стал рассказывать о другой догадке. Стоя у березы, он отчетливо видел сквозь осенний пустой лес полянку у натянутой через овраг веревки. Различал всех находившихся там, особенно если одежда была яркой. Вот за ветками блеснула светлая широкополая шляпа Александра Ароновича. Крупные фигуры подняли Васю Егорова и повели к лагерю. Между черными стволами мелькала клетчатая сине-красная рубашка. Рубашка Дивина.

В этот момент Петр вспомнил забытый у костра чай. Петр Дивин называл себя «чайным детективом». Он сочинял квесты, попивая при этом чай. И уже давно интересное решение загадки вызывало у него характерный чайный привкус. По нёбу прокатился терпкий вкус догадки. А ниже он почувствовал страх. Петр понял, что охотились на него.

За лагерем наблюдали, запомнили рубашку, в которой он ходил. Но накануне возможности напасть не представилось, Петр все время был с людьми. А сегодня, когда все разошлись по лесу – одни судить, а другие проходить учебный маршрут, – он уединился для лесной чайной церемонии, и настолько удачно, что преследователь его потерял. Очевидно, преступник отправился на поиски в лес, заметил через просветы в ветвях знакомую рубашку и напал, когда никого не было рядом.

Возможно, преступник считает, что с Дивиным покончено, и, сделав свое дело, удалился. Или наблюдение за лагерем продолжается. В любом случае, на первом месте для Петра была безопасность ребят. Во время второго нападения может пострадать еще кто-то. Ему следует немедленно уходить, причем так, чтобы возможные наблюдатели заметили ретираду[4]. Петр переговорил с товарищем, приехавшим на слет с сыном-школьником, попросил сопровождать его группу. Скоро прибудут автобусы и под охраной полиции всех ребят увезут в город. Петр походил по лагерю. Затем встал на мостике над речкой. Бывший пионерлагерь сильно зарос, но мостик вел от «линейки» к футбольному полю и, благодаря этим пустым площадкам на берегах, хорошо был виден отовсюду. Постояв на мостике минут десять, Петр двинулся прочь. Он задержался еще на краю проселка, светиться так светиться, и углубился в лес. Через семь километров шоссе, и там его будет ждать друг с машиной.

Старые друзья и их новые машины

Петр соскоблил палочкой осиновые листья с подошв и плюхнулся в низкое мягкое кресло. Машина шла быстро, и мощный тридцатилетний мужчина за рулем делал вид, что весь поглощен дорогой, чтобы не спрашивать Петра о случившемся. Когда захочет, сам расскажет. Покидая лагерь и придумывая, как незаметно и безопасно выбраться из леса, Петр с радостным удивлением понял, что вывезти его смогут несколько друзей.

Павел, бывший главный редактор крупнейшей либеральной газеты, приехал бы сразу, ему переодеваться не нужно, он и в редакции появлялся в домашнем растянутом свитере и вельветовых брюках. Но только если бы Петр позвонил с утра. Сейчас Павел не работал, первые сто брал уже в районе двенадцати и за руль потом не садился. Поэтому на месте встречи Петра ждал бы не Павел на немолодом «Опеле» с вечной усмешкой: «Ну, старик, опять влип», а целый десант: адвокат, пара-тройка криминальных репортеров, новостники из дружественных изданий, кто-то из правозащитников. И наверняка сосед по даче, да вот хоть священник Алексей из дома напротив, хорошо знавший Петра: «Съезди, что-то с Дивиным стряслось, я народ собрал, но умный человек всегда кстати». Небольшая пресс-конференция, люди ехали, старались, нельзя же не поговорить, и блестящей кавалькадой – все машины мытые – «ситроенов», «фордов» и «ниссанов» во главе с батюшкиным БМВ въехали бы в Москву.

Примчался бы выручать Петра и тезка, старый хиппи Пьер. Выпускника разведучилища с радостью взяли в МГУ и так же легко отчислили за неуспеваемость после третьего семестра. Но из университетской компании он не пропал. Так как один Петр уже был, нового товарища стали называть Пьером. Пьер задержался бы перед выездом на пару минут, шнуруя высокие ботинки и рассовывая по карманам причиндалы для поездки: хитрые заточенные палочки, цепи, кольца-ножи… Драка была стихией Пьера. Петр, как коренной москвич, пешеходный Арбат презирал, а прибывший с Урала Пьер снобизмом не страдал и хипповал именно на Арбате. Во времена их молодости раскаченные люберы[5] приезжали в центр погонять пестрых миролюбивых хиппарей. И вот загонит пара бугаев девочку в расшитой цветами рубашке в подъезд и, предвкушая забаву, даже не смотрит на скользнувшего следом Пьера. Желтые волосы до плеч, чистейшие голубые глаза, батик в талию, много они бивали таких… «Они не знали, что товарищ наш – боксер. Они раскрылись, будто трюмы корабля…»[6] – пел в те же годы бард-весельчак. Раньше натовские берцы Пьера закрывали клеши, сейчас он заправлял в них тактические штаны. С Пьером на стареньких «хондах» прикатили бы Малыш, так обычно называют двухметровых ребят, и Тема-грузовик, здесь кличка дана за силу и напор. Сел бы Петр сзади Пьера, обхватил старую косуху, по щеке стегал бы выбившийся кончик красной арафатки.

Петр позвал своего кума – кузнеца. Причем не просто кузнеца, а потомственного кузнеца, цыгана из Молдавии. Братья остались в Молдавии, а Илья давно работал в Москве. Варганил в разных кузнях решетки на окна, кованые ворота и лестницы на дачи министров и офицеров госбезопасности. Илья металл знал и понимал, сделать мог все, кстати, и кузов своего «мерина» он выправил сам. Цыган не может ездить на плохой лошади. Вот и машина может быть только спортивным «мерседесом». В отличие от заказчиков и посредников Илья работал руками, на круг выходило не много, надо было еще родне в Молдавию посылать. Машины он обычно покупал старые и битые, потом сам доводил их до ума. Мотор гудел ровно, краска от земляков с Южного порта смотрелась лучше первоначальной – темно-синяя с искрой, как ночь конокрада, а салон… Сейчас такие салоны не делают – просторный, с ясными кругами приборной доски, украшен деревом и кожей.

Последнее время с заказами было плохо, и Илья переехал со съемной квартиры на завод в общежитие.

– Комната свободная есть?

– Есть, – отозвался Илья. – Но наши тебя знают, удивятся, что ты в общаге ночуешь.

Петр пару раз приезжал в кузню с сыном, и крестный ковал с Миреком подковы и подсвечники. Но Петра, понятно, помнили не по этим давнишним появлениям, а по рассказам Ильи – по-простому хвастался дружбой с «умником» за бригадной братчиной. Как Петру было интересно за приготовлением мяса порасспросить о цыганском житье, так и Илья ценил в Петре классического московского интеллигента. А уж в культурах кузнец разбирался: он говорил на пяти языках, поработал на Украине, в Грузии, Румынии, ездил пожить к землякам в Грецию и Италию.

– Скажешь своим, с женой поругался. А я проставлюсь.

Тут Илья возмутился – у него еще с прошлой поездки полтора баллона квинтовского коньяка стоят… Перещеголять южанина в щедрости и гостеприимстве сложно.

Когда Петр десятый раз оглянулся, водитель не выдержал:

– Дорога пустая, нас никто не пасет и не догоняет. Да, не догонит, даже если захочет, слышишь, как ровненько гудит. Ты сиденье подстрой под себя.