Через каменное основание забора ни ступы, ни двора не видно, только его платок, выскользнувший из кармана пиджака, кровавой каплей предательски висел на черной ограде. Преследователей Петр не услышал, скорее всего, в машине был один человек, и он сейчас сидит во взведенном джипе по-прежнему где-то возле Музея.
В скверике, куда забрался Петр, с 1930-х годов остались бетонные грибки кремлевской заправки. Беглец быстро зашел за будочку дежурного, дождался окна на Волхонке и перебежал на другую сторону улицы. Там спустился под землю, выскочил в садик перед храмом Христа Спасителя, пронесся по пешеходному мосту, спустился на Якиманскую набережную и оказался на бесконечной пешеходной зоне, откуда он мог попасть, не выходя на проезжую часть, к нескольким станциям метро или вызвать такси в тихий переулок.
Петр упруго бежал мимо пестрой стены молодежи с кофейными стаканчиками. Никто не суетился, даже на скейтах катили расслабленно. В его голове бухало: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идут лавины одна за одной…»[13] Во время первого, совсем зеленого похода какие-то крючочки сцепились у него в голове, и эту связь Петр разорвать уже не мог. В лес пошли три восьмиклассника. У него и Саши оказались одинаковые отцовские широкие брезентовые рюкзаки-парашюты, с кожаными ремешками в звонких пряжках. Третий турист, Серега, явился с авоськой картошки, да еще в рубашке с коротким рукавом – утверждал, что всегда так на рыбалку ходит. С собой несли задубевшую от грязи и потому почти несминаемую геологическую палатку и занозистые, хоть и были они изрядно тертыми, верблюжьи одеяла. На кастрюлю Сашиной мамы накрутили дугу из витка алюминиевой проволоки. Географические карты в то время являлись секретом и редкостью, на их печатной схеме угадать расстояние между станцией А и точкой B – озером мог только прожженный шпион. Дорога оказалась нудной, долгой, они брели в раскисших кедах по краю посадок то турнепса, то невызревшей кукурузы и орали: «Солдат всегда здоров, солдат на все готов, и пыль, как из ковров, мы выбиваем из дорог…»[14]
У родителей Петра в комнате стоял магнитофон «Яуза». Что там были за бобины, он уже не помнил, так как слушал только Высоцкого. Придет из школы, поставит катушку, когда она кончится – перевернет. И так до прихода матери с работы, отец обычно задерживался. Были ли записи Высоцкого у друзей, Петр не знал, но песни они подхватывали сразу: «На „первый-второй“ рассчитайсь! Первый-второй…» с тех пор, какую бы затяжную утомительную работу ни приходилось делать – бежать с ротой кросс в полной выкладке или колоть вязкие пни, – немедленно возникал голос Владимира Семеновича. Подбадривал и задавал ритм: «Отделяются лопатки от плечей – и летит уже четверка первачей!»[15]
После счастливо лопнувших ворот над головой и пробежки Петр чувствовал себя спортсменом-победителем: мышцы возбужденно подрагивали, сердце колотилось, чувства обострились. Он подумывал, не пройти ли Нескучным садом до Ленинского проспекта, поразмышлять над происшедшим, но решил, что прогулку испортит постоянное пугливое озирание, да и в метро станет навязчиво оглядывать попутчиков. Вызвал машину к Николе в Голутвине.
В ограде храма среди высоких георгинов он и дождался прихода такси.
Орудие казни
На заводе Петр прошел сразу в цех. Илья бухал электрическим прессом по плоским листикам, подставляя под заготовку объемную матрицу. В коробку отлетали одинаковые выпуклые листочки, которые потом кузнец «оживит» несколькими ударами молотка. Петр подумал, что плющ он сегодня видел мраморный, гипсовый, нарисованный, бронзовый и вот… недоделанный.
– Дрался? – костюм Петр уже отряхнул, дырка на штанах не видна, и не разглядеть ее в полутемной кузне. Илья почувствовал состояние друга.
– Убегал.
– Выпить надо. У меня цуйка[16] сливовая осталась, градусов 60 точно будет.
Распитие на рабочем месте на заводе – вещь обычная, но требующая определенной трудовой дисциплины. Разливание тайком воспринимается как нарушение, а спокойный прием положенных ста грамм превращается в элемент производственного процесса. Илья выглянул в соседнее помещение и кликнул бригадира. Достал с подоконника пол-литровую банку с масляными следами на стекле. Предупредил, что стакан один, просветил глазом поднятую банку и мягко отлил треть. Бригадир степенно принял, чуть кивнул и медленно выцедил стакан.
Илья снова налил и протянул Петру. Но Петр отдал ему обратно стакан, взял емкость с оставшейся цуйкой, заглянул в стеклянный кратер, чуть крутанул янтарные кольца, чтобы усилить щекочущий аромат сливового первача, и, предвкушая бодрящий ожог, задрал банку.
– Как он тебя не раздавил? – большая кружка в руке кузнеца казалась кофейной чашечкой. Они сидели вечером в комнате Ильи, пили чай и обсуждали второе покушение.
– Понимаешь, у меня уже был такой случай, – Илья удивленно вскинул глаза. Петр рассказал давнюю историю. – в армии у нас был сержантский караул, где старшим не прапорщик, а сержант. Посты от этого караула находились далеко, и смену возила машина. Поэтому в наряд с нами заступал водила от автомобильной роты. Я сержант, начальник караула, ночью бужу смену и водителя, солдаты лезут в кузов, водитель садится за руль. Грузовик стоит на территории, я иду с ключом открывать ворота. Зима, замок замерз, я вожусь с ключом, а за моей спиной в нескольких метрах стоит заведенный грузовик. Водитель спросонья, выждав несколько минут, не вникая, что там у ворот в темноте творится, нажал на газ. Меня толкнуло бампером, я упал, схватился за створку ворот и выкатился вбок. Грузовик, чуть проехав, остановился, из кабины высунулась удивленная заспанная рожа. Я обматерил водителя и отправил его менять ребят.
– В рубашке родился, – с восхищенным недоумением в который раз повторил Илья. – не понимаю, как ты сейчас уцелел. Вы же в карауле на обычном армейском ГАЗе ездили?
– Да, зеленый с длинной мордой, – отозвался Петр.
– Просвет у грузовика высокий, – спокойно развивал мысль Илья. – А под бампером джипа человек не поместится.
– Значит, это был высокий джип.
– Может быть «Тайга»? Вряд ли… «Крузак» или «ровер»? Ты машину помнишь?
ebooksa