Лицо войны. Военная хроника 1936–1988

– Ох, – ответила она, – представляешь, еще и в 218‑м ванную разнесло.

Журналист, который жил в том номере, накануне уехал в Лондон.

– Что ж, – сказал консьерж, – ничего не поделаешь. Это очень прискорбно.

Горничные вернулись к работе. С пятого этажа спускался летчик, ругаясь, что это, мол, отвратительно; у него было два дня отпуска, а тут такое происходит. Мало того, сказал он, в его комнату прилетел осколок и расколотил все туалетные принадлежности. Очень это все зря они устроили, очень опрометчиво. И теперь он пойдет и выпьет пива. Возле двери он подождал, пока упадет снаряд, потом перебежал площадь и добрался до кафе на другой стороне улицы как раз перед следующим ударом. Нельзя ждать вечно, нельзя весь день быть осторожным.

Позже можно было видеть, как люди по всему Мадриду с любопытством и удивлением разглядывают свежие рытвины от снарядов. В остальном они продолжали жить обычной жизнью, как будто ее течение прервал сильный ливень, не более того. В кафе, в которое попали утром и где троих мужчин, сидевших со свежими газетами и кофе, убило прямо за столиками, клиенты вернулись к полудню. В баре «Чикотеc» вечером, как всегда, полно народу: чтобы попасть туда, нужно пройти по улице – ничейной земле, где даже в тишине кажется, что слышен свист снарядов. Нужно пройти мимо мертвой лошади и еще более мертвого мула, иссеченного осколками снарядов, пройти мимо переплетенных следов человеческой крови на тротуаре.

Ты спускаешься по улице, слыша лишь городской шум: трамваев, машин; людей, зовущих друг друга, – когда вдруг, заглушая все это, раздается оглушительный, безжалостный, протяжный гул упавшего на углу снаряда. Бежать некуда, ведь откуда тебе знать, где приземлится следующий снаряд: за тобой, спереди, слева, справа? Прятаться в зданиях тоже глупо, учитывая, во что взрывы могут превратить дом.

Допустим, ты пошла в магазин, ведь именно это ты и собиралась сделать до того, как начался обстрел. В обувной лавке пять женщин примеряют туфли. Две девушки покупают летние босоножки, сидя у витрины магазина. После третьего взрыва продавец вежливо говорит: «Я думаю, нам лучше отойти вглубь магазина. Окно может разбиться и поранить осколками».

Женщины стоят в очереди, как и по всему Мадриду. Тихие, обычно одетые в черное, с корзинками в руках, они ждут, когда можно будет купить продукты. На другую сторону площади падает снаряд. Женщины поворачивают головы, чтобы посмотреть, и придвигаются чуть ближе к зданию, но ни одна не покидает свое место в очереди.

В конце концов, они стоят уже три часа, а дома дети ждут еду.

На площади Пласа-Майор стоят чистильщики обуви с маленькими коробочками, полными кремов и щеток. Прохожие останавливаются, и им чистят обувь, пока они читают газету или судачат с соседями. Когда снаряды падают слишком часто, чистильщики подбирают коробки и отходят немного дальше, в сторону боковой улицы.

А сейчас площадь пуста, люди жмутся к домам по ее периметру, снаряды падают с такой скоростью, что не остается промежутков, когда можно было бы услышать, как они летят, – только непрерывный грохот, когда они бьют в гранитные булыжники.

Затем на мгновение все затихает. На площадь выбегает пожилая женщина с шалью на плечах, она держит за руку испуганного худенького маленького мальчика. Ясно, о чем она думает: она думает, что должна отвести ребенка домой, ведь дома, рядом со знакомыми вещами, всегда безопаснее. Почему-то никому не верится, что тебя может убить, когда ты сидишь у себя в гостиной, никто никогда так не думает. Женщина с ребенком бегут по центру площади, когда прилетает следующий снаряд.

Небольшой кусок искореженной стали, горячий и очень острый, отлетает от снаряда и бьет мальчика в горло. Женщина застывает, держа за руку мертвого ребенка, глупо глядит на него и ничего не говорит. Мужчины бегут к ней, чтобы подхватить тело мальчика. Слева от них всех, на краю площади, виднеется большой блестящий знак, на котором написано: «УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МАДРИДА».

Здесь никто уже не жил, потому что жить больше негде; к тому же окопы начинались всего в двух кварталах отсюда и неподалеку, ниже по склону и левее, в Каса-де-Кампо, проходила еще одна линия фронта. По улицам летали случайные пули, а случайная пуля, если она попадет в тебя, ничем не лучше любой другой. Когда идешь мимо уличных баррикад, мимо разрушенных домов, единственные звуки, которые слышно, – пулеметные очереди в Университетском городке да птичье пение.

Это немного напоминало прогулку в сельской местности, по разбитым проселочным дорогам; из-за уличных баррикад все выглядело очень необычно, и дома казались декорациями к военному фильму; не могли же они на самом деле выглядеть вот так.

Мы шли навестить дворника, который жил в этом районе вместе с семьей. Это единственные люди, кто остался здесь, не считая солдат на баррикадах. Дворника звали Педро.

Педро жил в большом многоквартирном доме; восемь лет он работал дворником и следил за хозяйством. В ноябре на крышу упала бомба; Педро и его семья тогда были в своей крошечной подвальной квартирке, никто из них не пострадал. Переезжать они не собирались. Семья привыкла жить в этом доме, а во время войны подвал – гораздо более привлекательное место жительства, чем в мирные времена.

Они с гордостью показали нам свой дом. Мы прошли в отделанный мрамором холл мимо лифта через парадную дверь из красного дерева и оказались в комнате, от которой мало что осталось, кроме пыли и кусков отломанной штукатурки. Посмотрев наверх, можно увидеть внутреннее убранство всех квартир в этом здании – на всех восьми этажах. Бомба рухнула в самый центр дома, и теперь от него остались только внешние стены. На седьмом этаже располагалась прекрасная ванная комната – теперь ванна висела в воздухе на трубах. На четвертом сохранился стенной шкафчик с фарфоровым сервизом: вся посуда стояла целая и невредимая, аккуратными рядами. Две маленькие дочки консьержа играли среди всей этой разрухи, как дети играют на пустырях или в пещерах у реки.

Мы сели в подвальной квартире Педро, где горел свет, и говорили с ним и его семьей. Они рассказали, что, конечно, еду достать действительно трудновато, но всем сейчас нелегко и голодать-то они не голодают – ну, по-настоящему. Да, бомбежки были страшными, но они просто переждали их в подвале, и в конце концов все прекратилось. Единственная проблема, по их словам, – дети больше не могут ходить в школу, потому что ее разбомбили. А отправлять их идти через весь Мадрид в другую школу нельзя – над баррикадами в конце квартала свистят пули, нельзя подвергать детей такой опасности.

Хуанита заметила, что школа ей все равно не очень-то нравилась. Она хотела быть художницей, и ей больше по душе сидеть дома и рисовать. Сейчас она рисовала – карандашами на оберточной бумаге – очень элегантного испанского джентльмена, срисовывая с портрета на стене разрушенной квартиры на первом этаже.