— Ежели по китайскому счету, так выгоняли нас из Гуандана, Гауанси, Квейчоу, Хунана, Хубея, Цзянси, Фунцзяна, Шанхая...
— Не то. Я беру шире. В мировом масштабе! — сказал барон фон Шпеке, истинно русский патриот и «славянофил своей родины», хотя бы она была в Китае. — Начиная с Киева.
Князь молча провел правой рукой по усам. Это когда-то считалось «шиком» в гвардейских полках. Полки исчезли. Вместо заложенных карет остались заложенные бриллианты в столицах Европы, но привычка гладить усы «по-царски» осталась.
— Помню, как мы бежали из Одессы! — сказал князь. — Точно так же очищал нам дорогу на юг английский дредноут «Карадок». Точно так же гремели раскаты выстрелов.
— Предатели эти англичане, — тихо сказал другой, — не могли Одессу разрушить, как Нанкин?
— Ну, знаете, привычки не было! Опыт — великое дело: сколько времени прошло, сколько крови пролилось, барон? Научились!
— А эвакуацию из Севастополя помните? Замечательная эвакуация была. Порядок. Ни одного жителя не брали с собой без выкупа! А девчонки?!
Князь покраснел от воспоминаний.
Офицеров нагнал «Ролс-Ройс». Английский «собственный корреспондент» перегнулся через крыло автомобиля и что-то спросил по-китайски. Офицеры молчали. Он спросил по-английски. Молчание.
— Русские мы, русские! — закричал князь. — Добровольческий отряд. 3000 человек, сэр, за идею сражаемся. Китай завоюем, пойдем на Сибирь... Колчак... Врангель! Понимаете?
«Собственный корреспондент» кивнул рыжей головой, хотя понял он только одно слово: Врангель.
«Как в Одессе! — подумал он, вспоминая поспешное отступление врангелевцев перед красными. — Как в Севастополе... Ну, и народ! Хлопот с ними не оберешься».
— Хороши гуси! — сказал барон, сплевывая вдогонку отъезжающему «Ролс-Ройсу». — Любят чужими руками жар загребать.
— Просвещенные мореплаватели... Сволочь! — мрачно и задумчиво соглашался барон.
И они стали догонять свой уверенно отступавший отряд.
«Бузотер». 1927. № 15.
Морфий[15]
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!
Что касается меня, то я, как выяснилось это теперь, был счастлив в 1917 году, зимой. Незабываемый, вьюжный, стремительный год!