Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетоны, очерки 1925–1927 гг.

О, если так! Тогда Альберту очень плохо в волнах русского языка. И ему действительно нехорошо, и именно на стр. 10-й:

«Энвер-Паша былой диктатор Турции, руководитель армянских резней...»

Энвер-Паша — плохой человек, но множественного числа у слова «резня» нет. Это печально. Русский язык недостаточно усовершенствован, но нету. Слову «резь» посчастливилось, — имеет «рези», но они не всегда армянские.

Армянская же всегда резня, сколько бы раз негодяй Энвер ее ни устроил. Кстати, об армянах: слова «порядконаводитель» (стр. 17) нету тоже. Слово «консула́», если говорить откровенно, заменено в русском языке словом «консулы». «Лы». Что может быть ничтожнее! А между тем меняет все!

Или: «Год до него погиб...» (стр. 11). Нет, не погибал! За год до него он погиб! (Речь идет о бароне Унгерне фон Штернберг.)

Здесь уместно (барон... паша) вернуться к Энверу: никто не поверит Альберту Сыркину, что Энвер ходил в серой барашковой шапке с эскортом подобострастных адъютантов.

Какой ты подобострастный ни будь, нет такой шапки на земном шаре!

А если бы и была, то находилась бы она не на Энвер-Паше, а в Кремле, рядом с царь-колоколом и пушкой. Царь-шапка.

Альберт открыл миллионы «малярийных бацилл» на стр. 13-й. Нету малярийной бациллы в природе, и нечего на нее клеветать. Никакая бацилла малярии не вызывает.

Но не бывает там разных выражений — как-то: «...Флаги их гордо ежедневно полоскались над унылыми стенами» (стр. 21) и «...помогающем созидаться и строиться пробуждающемуся Востоку» (стр. 19), и «...скоро затем опять шатался со мной по Закавказью» (стр. 17). Не бывает, чтобы пробирались делегаты по бурному Черному морю, «окутанному сплошной сетью плавучих мин...» (стр. 9). Восьмое чудо такие мины, которые, будучи плавучими, сетью окутывают.

Одним словом, такая книжка не стоит 15-ти копеек.

Глава 2: Имена их ты, Господи, веси

Но куда же «Восточной звезде» до «Вечерней Москвы».

Компании захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда, значит, на небе, так вот как на ладони все видишь!

Это Николай Васильевич Гоголь про «вечорку» сказал. Только он не знал, что в ней не один кавалер, а несколько, и каждый из них рассказывает изумительные вещи. Про пуговицы из крови и про памятник собаке, про новоизобретенную самим же кавалером теорию происхождения рака и про дерево-людоед, про золотую лихорадку и о том, какая погода будет на земном шаре через 1 миллион лет.

Пища эта может удовлетворить самую жадную любознательность. Но только «одногодовалого» ребенка, как назло, не существует. Бывает двухгодовалый, возможен трехгодовалый, и несомненен «годовалый», хотя бы его и напоили бензином вместо лекарства. Можно поверить и в кавалерские рассказы об омоложенном миллионере, спившемся от радости, но ни в коем случае нельзя верить, что «вчера днем по густому дыму, замеченному с каланчи в районе Останкино, выехала Сухаревская часть» (№ 94). Что Сухаревские пожарные — лихие ребята, известно всем, но такая штука и им не под силу! Сухаревский брандмейстер — не Илья-пророк.

Кавалер «Ю. Л.» побывал на выставке птиц. Обливаясь кровавым потом, сочинял Ю. Л. отчет об этой выставке (№ 92) и все-таки жертвой пал в борьбе с роковой. «Обращают внимание бронзовые и белые индейки», — написал предвиденный автором «Ревизора» персонаж — любитель выставок и не добавил, «на кого» или «на что» обращают свое внимание поразившие его птицы. Хуже, чем «Ю. Л.-у» — пришлось «Приму», побывавшему «На берегах Юкона». Прим хотел поделиться с публикой ощущениями, полученными им от картины и игры какой-то актрисы, и сделал это таким образом:

«В ней, как всегда, впечатляет грубоватая простота»...

— Черт знает что! И чина нет такого! Одним... Одним словом, так больше невозможно.

Прошу их усмирить.

«Журналист». 1925. № 6–7.