Мышлаевский. Спать все равно не придется.
Николка. Какой тут сон?
Мышлаевский. Знаете что, ребята? Раскинем столик, поиграем в винт, время будет незаметно идти.
Студзинский. Неудобно как-то.
Николка. Что же тут неудобного, господин капитан?
Мышлаевский. Почему неудобно? Сядем впятером с выходящим. Выходящий будет Елену сменять. По крайней мере, забудешься немного.
Николка приготовляет ломберный стол.
(
Лариосик. Я. Я, видите ли... Да... Играю... Только очень, очень скверно. Я играл, знаете ли, в Житомире с сослуживцами моего покойного папы, с податными инспекторами. Они меня так ругали, так ругали...
Мышлаевский. Да что вы? Впрочем, податные инспектора — известные звери. У нас вы можете не беспокоиться. Мы люди тихие.
Шервинский. У Елены Васильевны принят тон корректный.
Лариосик. Помилуйте, я сразу это заметил. Вообще, дом Турбиных произвел на меня самое приятное впечатление. Здесь, несмотря на все эти ужасные события, как-то отдыхаешь душой, забываешь свои душевные раны, которые есть, конечно, у каждого. А нам, израненным, так нужен покой, так хочется предаться мечтаниям.
Мышлаевский. Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете?
Лариосик. Я? Да, пишу.
Мышлаевский. Так-с. Извините, что я вас перебил, продолжайте, пожалуйста. Так вы говорите — отдаться мечтаниям? Что касается Житомира, судить, конечно, не берусь, но у нас здесь мечтать трудно. (
Николка зажигает свечи.
Студзинский. Хорошенькие мечтания!
Лариосик. Я сам понимаю. Конечно, когда весь мир погряз в кровавых ужасах гражданской войны, трудно сосредоточиться в своей личной жизни. Я хотел только сказать, что за этими кремовыми шторами как-то смягчаются наши острые переживания. Елена Васильевна распространяет какой-то внутренний свет, тепло вокруг себя, да и все ваше общество кажется мне дружной семьей... Я, видите ли, только что пережил личную драму. Ну, не будем говорить о ней...
Мышлаевский. Что ж, вы, конечно, правы в том, что касается Елены Васильевны и всего семейства Турбиных. Виноват, ваше имя-отчество: Ларион Иванович, если не ошибаюсь?
Лариосик. Ларион Ларионович. Но, право, мне бы было очень приятно, если бы вы меня называли попросту — Ларион.