— Ну что ж, — вопросил клетчатый, — простим ее?
— Простим! Простить! — раздались вначале отдельные голоса, а затем довольно дружный благостный хор в партере.
— Милосердие еще не вовсе вытравлено из их сердец, — сквозь зубы молвил замаскированный на сцене и прибавил, — наденьте голову.
Вдвоем с котом клетчатый, прицелившись на скорую руку, нахлобучили голову на окровавленную шею, и голова, к общему потрясению, села прочно, как будто никогда и не отлучалась.
— Маэстро, марш! — рявкнул клетчатый, и ополоумевший маэстро махнул смычком, вследствие чего оркестр заиграл, внеся еще большую сумятицу.
Дальнейшее было глупо, дико и противоестественно. Под режущие и крякающие звуки блестящих дудок Мелунчи, в окровавленном фраке, с растрепанными волосами, шагнул раз, шагнул другой, глупо ухмыльнувшись. Грянул аплодисмент. Дикими глазами глядели из кулис. Мелунчи скосился на фрак и горестно улыбнулся. Публика засмеялась. Мелунчи тронул тревожно шею, на которой не было никакого следа повреждения, — хохот пуще.
— Я извиняюсь, — начал было Мелунчи, почувствовал, что теряется, чего никогда в жизни с ним не было.
— Прекратите марш!
Марш прекратился так же внезапно, как и начался, и клетчатый обратился к Мелунчи:
— Ах, фрачек испортили? Три... четыре!
Клетчатый вооружился платяной щеткой, и на глазах зрителей с костюма конферансье не только исчезли все кровавые пятна, но и самый жилет и белье посвежели. Засим клетчатый нахватал из воздуха бумажек, вложил в руку Мелунчи, подтолкнул его в спину и выпроводил вон с таким напутствием:
— Катитесь. Без вас веселей!
И Мелунчи удалился со сцены. Под звуки все того же нелепого марша, который по собственной инициативе заиграл дирижер.
Тут все внимание публики вернулось к бумажкам, которые все еще сеялись из-под купола.
Нужно заметить, что фокус с червонцами, по мере того как он длился, стал вызывать все большее смущение, и в особенности среди персонала «Кабаре», теперь уже наполовину высунувшегося из кулис. Что-то тревожное и стыдливое появилось в глазах у администрации, а Римский, тревога которого росла, почему-то бросив острый взгляд в партер, увидел, как один из капельдинеров, блуждающим взором шнырнув в сторону, ловко сунул в кармашек блузы купюру и, по-видимому, не первую.
Что-то соблазнительное разливалось в атмосфере театра вследствие фокуса, и разные мысли, и притом требующие безотлагательного ответа, копошились в мозгах. Наконец назрело.
Голос из бельэтажа спросил:
— Бумажки-то настоящие, что ли?
Настала тишина.
— Будьте покойны..........