— Охотно, — отозвался незнакомец. Он прищурился на Берлиоза, смерил его взором, как будто собирался сшить ему костюм, и сквозь зубы пробормотал: — Раз... Меркурий во втором доме... ушла луна... шесть — несчастье, вечер семь... — и громко добавил: — Вам отрежут голову!
— А кто? — спросил Берлиоз. — Интервенты? — Он усмехнулся. — Немцы?
— Нет, — ответил неизвестный, — русская комсомолка.
— Гм... — криво ухмыльнувшись неловкой шутке иностранца, сказал Берлиоз, — простите, но это маловероятно.
— Итак, позвольте вас спросить, что вы будете делать сегодня вечером, если не секрет?
— Секрета нет. Сегодня в 10 часов в Массолите будет заседание, и я буду председательствовать на нем.
— Нет, этого быть никак не может, — твердо заявил иностранец.
— Это почему? — спросил Берлиоз, на сей раз с раздражением.
— Потому, — ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили птицы, — что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но уже и разлила. Так что заседание не состоится.
Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.
— Простите, — сказал Берлиоз, дико глядя на иностранца, — я ничего не понял. При чем здесь постное масло?
— Постное масло здесь вот при чем, — вдруг заговорил Иван Николаевич, очевидно, решив объявить войну незваному собеседнику, — вам, гражданин, не приходилось бывать в сумасшедшем доме?
— Иван! — воскликнул Берлиоз.
Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, безумно развеселился.
— Бывал! Бывал! И не раз! — вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с Ивана Николаевича. — Где я только не бывал. Досадно только, что я не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда. Так что вы уж сами спросите об этом у него, Иван Николаевич!
Понырев изменился в лице.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? — сказал иностранец и вынул из кармана вчерашний номер еженедельного иллюстративного журнала, и Иван Николаевич тут же узнал на первой же странице и свои буйные вихры, и глаза, и собственные стихи. Однако на этот раз еще одно доказательство славы и популярности не обрадовало Понырева.
— Я извиняюсь, — сказал он, и лицо его потемнело, — вы не можете подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать...
— О, с удовольствием! — с резким акцентом воскликнул иностранец. — Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.