Крепко, очень крепко целую тебя и моего любимца Сережу — он сейчас твое главное утешение. Мне рассказывали о том, как замечательно держали себя оба твои мальчика.
Твой Коля.
Крепко и нежно целую тебя
Тата.
Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).
О. С. Бокшанская — А. А. Нюренберг. 22 марта 1940 г.
Моя дорогая мамуля! Сегодня я старательно работаю, а вчера к вечеру что-то расхотелось печатать, подружки соблазнили, не поиграть ли нам в карты, я и позвала их к себе, поэтому стучала только до 9 час. Так мы высчитали, что теперь будет большой сравнительно перерыв для картежниц, потому что каждый вечер кто-нибудь занят. Сегодня буду работать старательно, засела за перепечатку для Люси второй Мишиной пьесы, когда ее напишу, свои обязательства перед Люсей на некоторый срок закончу, возьмусь за начатые для других работы, с ними расправлюсь, и тогда смогу снова помогать Люсе. Тем более, что то, что она потом мне даст писать, пока ею не выправлено. Бедная девочка, она так тоскует. Сегодня стали мы говорить по телефону, она заплакала, бедная моя. Я хотела было к ней поехать, позвонила к ней немного погодя, не приехать ли, но оказалось, что она уж сидит, работает над правкой пьесы, потом уйдет по делу вечером, так что мы свидание отложили. Мы так уж и договорились, что пока я печатаю, нам видеться не удастся часто. Мож[ет] быть, она уедет на недельку за город, у Сережи с завтр[ашнего] дня весенние каникулы, они бы вместе и поехали бы, если она получит путевку в хороший дом отдыха. Это нелегко, потому что зимних домов немного под Москвой, путевки разбирают. Целую тебя нежно, дуся.
Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).
О. С. Бокшанская — А. А. Нюренберг. 24 марта 1940 г.
Моя мамуся! Вчера не написала тебе, потому что так подогналась работа, что не поспела до прихода ко мне Женюши, а он пришел, чтоб идти со мной на киносеанс в Дом Актера, и так времени было только тютелька в тютельку, что мы и побежали. Прости, дуся, не думай, что я равнодушна к таким пропускам в письмах, но все это время я нахожусь в совершенно загнанном положении с работой, ужасно много дела, еле поспеваю, и все время вперед надо рассчитывать, как так все расставить, чтоб успеть, и в то же время не оторваться от жизни целиком в работу, напр[имер], все-таки успеть вывести Женичку в кино, он так любит эти посещения, ему все там приятно.
А теперь особенно хочется ему это сделать, потому что слишком у него и глубоких переживаний много. Сегодня все мы, и Люся с семейством, на «Турбиных», кот[орые] идут в 900-й раз. Завтра Люся с семьей будет у меня обедать, просидит вечерок, я надеюсь. Дуся, мы тебя все просим: если у вас в газетах было помещено что-то о Маке, пожалуйста, собери и пришли вырезки, Люся все собирает, что только возможно, имеющее отношение к ее дорогому Мише. Ах, как крепко ее держат воспоминания и как ей одиноко, несмотря на ребят и множество дела. Моя любимая, целую тебя горячо.
Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).
О. С. Бокшанская — А. А. Нюренберг. 26 марта 1940 г.
Моя любимая муся! Вчера после громаднейшего перерыва была у меня Люся, ведь в последний раз, по-моему, она была у меня в июне — в начале июля, когда столько радости ждала она от жизни. Она пришла со всеми своими: Женюша, Сережа и Лоли, и еще одна молодая дама, жена Макиного товарища. Кроме того из нашего театра были все самые приятные Люсе люди: жена Качалова, и двое мужчин: мой сослуживец Виталий и наш актер Хмелев, молодое наше светило, все это нежно к ней расположенные люди. Было задушевно, хорошо, но все-таки Люсик позвонила мне сегодня и сказала, что рано вероятно ей выходить так на люди, что она ночь не спала от мучительных своих дум, что ей день ото дня все тяжелее на душе. Даже жаловалась, что она недовольна собой, не может сдержаться от слез даже на улице, как было сегодня. Бедняжка моя, даже не найдешь слов для утешения, потому что я-то знаю, по всей их любви, по характеру их жизни знаю, какая пустота образовалась в ее жизни. Мулинька, она просила написать тебе, хоть она и понимает, что ты все уже поняла, все знаешь, — что у нее нет сил, она прямо боится начать письмо к тебе, потому что у нее тогда сердце разорвется от горя, когда она заговорит с тобой в письме, надо дать ей время пережить эту остроту горя.
Моя дорогая, целую тебя нежно.
Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).
О. С. Бокшанская — А. А. Нюренберг. [Между 26 и 29 марта 1940 г.]
Дорогая моя мамочка! Только что отбарабанила большую стенограмму репетиции В. И., потом еще небольшую приватную, вот теперь напишу тебе открытку, дуся, и возьмусь еще за печатание пьесы Миши, для Люси, т. к. все равно нет смысла уходить, через час с небольшим Веня отыграет спектакль, и мы пойдем домой вместе. Сегодня Люся сказала мне, что Председатель союза писателей[695], совершенно исключительно ценивший Маку, был у нее и настаивает, чтоб ей уехать куда-ниб[удь] на юг, немного укрепить нервы, сердце, взять Сережу, работу на машинке, самую машинку, и укатить, он ее хорошо устроит, например, в Ялте. Люся немного колеблется, но, кажется, начинает склоняться к отъезду. Туда же едут на днях большие ее и Миши друзья, т[ак] что она там будет не одна. И вместе с тем это люди тактичные, если ей захочется побыть одной, они не будут ей в тягость. Я ей тоже посоветовала поехать, ей надо переменить обстановку. Она в очень большом душевном упадке, тоска ее переполняет [...]
Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).