«Чиновники, лакеи старого режима, судейские, издевавшиеся в судах, педагоги, развращавшие в своих школах, помещики и их сынки-студенты, офицеры, крестьяне-кулаки и сочувствующие рабочие, — все должны быть зажаты в кровавую рукавицу, все пригнуты к земле. Кого можно — уничтожить, а остальных прижать так, чтобы они мечтали о смерти, чтобы жизнь была хуже смерти...» Не речь, — это были дикие конвульсии ненависти, и если бы он упал сейчас мертвым, я бы не удивилась...
Так было. В огромном русском городе — матери русских городов, перед многосотенной толпой шла жгучая проповедь «русского погрома» — потому что к перечисленным категориям принадлежали только русские, и запуганные пулеметами люди — молчали. Я взглянула на стоявшего рядом рабочего. Понимают ли они, что происходит?
Сурово смотрело пожилое лицо, низко хмурились нависшие брови.
— Царь иудейский, — коротко и резко бросил он мне, отвечая на безмолвный вопрос, и вышел из зала.
Конец июля и август были самыми кровавыми для нас. Троцкий сделал свое дело».
Автором этого очерка, подписанного псевдонимом, была Т. Глуховцова, активно сотрудничавшая в газете «Киевлянин». И если сам Булгаков, находившийся в те страшные дни в Киеве, и не присутствовал на этой «встрече», то уж с результатами пребывания Троцкого в городе ему пришлось познакомиться сполна. Работая над серией статей под названием «Советская инквизиция», писатель обошел все захоронения жертв киевской чрезвычайки и воочию убедился в неслыханных зверствах подручных Троцкого.
И все же в дневниковой записи о Троцком чувствуется какая-то настороженность, недосказанность. То, что Россия вступает в какую-то новую полосу своего бытия, — Булгаков осознавал совершенно ясно. Но что ждет ее на этом пути — представить было трудно, ибо выключение из игры одного из идолов победителей не означало еще приближение заката новоявленной правящей касты.
609
610
...
Премьер-министр Франции Раймонд Пуанкаре направил министру иностранных дел Г. В. Чичерину телеграмму следующего содержания: «Общественное мнение Франции, разделяя чувства университетских и научных кругов, с беспокойством следит за ходом киевского процесса и выражает опасение, что смертный приговор может быть вынесен профессорам, потеря которых болезненно ощущалась бы как сокращение мирового интеллектуального достояния. Во имя науки, во имя прав человека, профессора французских университетов просят, чтобы их русские коллеги не были преданы каре, которой они не заслужили. Во имя цивилизации и гуманности французское правительство присоединяет свои пожелания к пожеланиям ученых всего мира» (Известия. 9 апреля).
Советская пресса тут же взорвалась протестующими материалами. Редакция «Известий» поместила итоговую заметку, в которой подчеркивалось: «Если такова новая декларация прав человека и гражданина... мы с презрением отбрасываем ее пинком ноги». Г. В. Чичерин направил Пуанкаре грозный ответ, в котором были и такие строки: «Советское правительство, стоящее на страже безопасности рабоче-крестьянской республики, отклоняет попытку французского правительства вмешаться в деятельность суда республики...»
И все же приговор оказался милостивым к некоторым видным ученым, в частности, к братьям Василенко. Но значительная часть «заговорщиков» была приговорена к смертной казни. Главным обвинением была — связь с парижским «Центром действия» и военный шпионаж. Газета «Новое время» 17 мая 1924 года по этому поводу писала: «Москва утвердила приговор киевского советского суда по делу интеллигенции. Таким образом, будут расстреляны... еще несколько человек. Эта кровь, которая ежедневно льется в советской России, никого в Европе не трогает... По поводу этого последнего процесса раздался из Европы только один протестующий голос, голос Пуанкаре. Все остальные державы нашли это новое убийство в порядке вещей, как находят в порядке вещей все то, что происходит в России...»
611
...
В том же номере газеты было опубликовано новогоднее послание генерала Врангеля к офицерам и солдатам Добровольческой армии. В нем были такие слова: «Придет день, падут оковы, и оценит подвиг Ваш воскресшая Русь. Господи! В Новом году пошли день сей!»
Активно и умно помогал великому князю митрополит Антоний (Храповицкий). Например, в воспоминаниях митрополита «Великий князь Николай Николаевич на Валааме» проникновенно говорилось о церкви, которую по обету на собственные деньги построил великий князь, как умиленно молился он, посетив Валаам перед отправлением в армию... Такие публикации и выступления возвышали образ великого князя и объединяли вокруг него русских, оказавшихся за рубежом. Началась активная подготовка армейских частей к выступлению, усилились связи с единомышленниками в России. В «Новом времени» 11 января 1924 гада появилась такая заметка: «Московское ГПУ произвело в типографиях Москвы целый ряд новых обысков, вызванных желанием открыть источник изготовления и распространения нелегальной антисоветской литературы. Прямым поводом... послужил факт усиленного распространения в Москве двух воззваний, подписанных — «Монархическое объединение центра России»... Обыски не дали никакого результата». Рижская газета «Народная мысль» сообщала: «В последнее время в Москве и Петербурге стали распространяться в тысячах экземпляров воззвания Кирилла Владимировича и манифест Николая Николаевича, выступающего под именем «Николая III». Советское правительство в связи с этим стало арестовывать уцелевших представителей аристократии. Главными виновниками и вождями... ГПУ считает князя Львова и графа Шереметева, которые... арестованы. Жены и семьи прежних титулованных особ арестовываются как заложники. В связи с этим в Москве необычайна паника в кругах бывшей аристократии».
612