— Я сам был интерном когда-то. Могу понять.
…Тем вечером они все же выбрались в ресторан. Она теперь зарабатывала три тысячи в год, а он все так же принадлежал своей семье — старой консервативной семье из Вермонта.
— Вернемся к Ирвингу Берлину. Он счастлив с этой девицей Маккей? Что-то песни у него невеселые…
— Думаю, он в порядке. А вот ты — счастлива ли ты?
— Это мы уже давно обсудили. Что я значу вообще? Да, сейчас я имею кое-какое значение, но, когда я была всего лишь девчонкой из пригорода, твоя семья решила… Не ты, — быстро добавила она, заметив тревогу в его глазах. — Я знаю, это было не твое решение.
— В ту пору я знал о тебе еще кое-что. Я знал три вещи: что ты родом из Йонкерса,[19] что ты частенько перевираешь слова…
— И что я хотела выйти за тебя замуж. Забудем это. Твой приятель мистер Берлин говорит куда лучше нас. Давай послушаем его.
— Я его слушаю.
— То есть я хотела сказать: послухаем.
— Почему ты назвала его моим приятелем? Я этого мистера Берлина и в глаза не видел.
— Я подумала: может быть, ты встречался с ним в Вене, пока жил там?
— Не видел я его ни там, ни где-либо еще.
— Он точно женился на той девушке?
— Почему ты плачешь?
— Я не плачу. Я только сказала, что он женился на той девушке, — он ведь на ней женился? Почему бы мне об этом не спросить? Если уж на то пошло… когда…
— Ты все же плачешь, — сказал он.
— Нет. Честное слово, нет. Это все из-за работы, очень устают глаза. Давай потанцуем.
исполнял оркестр.
Танцуя в его объятиях, она вдруг вскинула голову:
— Значит, по-твоему, они счастливы?