Три часа между рейсами

Пэт забеспокоился. Слово было ему незнакомо, но само сочетание «синевы» и «кур» вызывало нехорошие ассоциации.

— В течение трех недель ты будешь получать по две с половиной сотни, — продолжил Левинь, — при этом полторы из них будут уходить в больницу на оплату лечения твоей жены.

— Но мы же давным-давно развелись, — возразил Пэт, — и по взаимному согласию. Я и после того был женат, так что…

— Не хочешь — неволить не стану, но по-другому никак. Мы можем выделить тебе кабинет, а если за это время подвернется какая-нибудь работенка тебе по плечу, ты ее получишь.

— Я никогда не работал всего за сотню в неделю.

— А мы и не просим тебя работать. Можешь вообще не приходить на студию.

Пэт поспешил сменить пластинку.

— Нет, почему же, я не прочь поработать, — сказал он. — Дайте мне только хорошую идею, и я еще покажу, на что способен.

Левинь написал что-то на бумажной полоске и протянул ему:

— Вот и ладно. Я распоряжусь, чтобы тебе нашли кабинет.

Выйдя в коридор, Пэт взглянул на бумагу.

— Миссис Джон Девлин, — прочел он вслух. — Больница Добрых самаритян.

Эти слова вызвали у него сильнейшее раздражение.

— Добрые самаритяне! — воскликнул он. — Добрые вымогатели, чтоб их! Полтораста баксов в неделю!

II

Пэт много раз получал работу «из милости», но впервые он этого стыдился. Он не имел ничего против того, чтобы не отрабатывать свое жалованье, но не получать его — это было уже слишком. И он стал задаваться вопросом: а что, если и другие явно бездельничающие люди на студии получают назначенные им оклады лишь частично? К примеру, на студии он часто видел юных красоток, расхаживающих туда-сюда с видом неприступным, как у настоящих звезд. Одно время Пэт полагал, что они получили роли и теперь ждут начала съемок, пока не узнал от посыльного по имени Эрик, что это «импортные штучки из Вены и Будапешта», еще ни разу не проходившие кастинг. Может, и они отдают половину своих окладов на содержание бывших мужей, с которыми прожили всего три недели?

Самой привлекательной из этих «штучек» была, на его взгляд, Лизетта Стархейм, миниатюрная блондинка с фиалковыми глазами, уже как будто успевшая растерять иллюзии и не особо это скрывавшая. Почти каждый день Пэт замечал ее в столовой, где она одиноко сидела за чашкой чая, и однажды свел знакомство, просто подойдя и присев за тот же столик.

— Привет, Лизетта, — сказал он. — Я Пэт Хобби, сценарист.

— О, как поживаете?

И она одарила его столь ослепительной улыбкой, что Пэт на мгновение даже поверил, будто ей и впрямь известно его имя.