Вечные хлопоты. Книга вторая

— Клава!..

— Я забыла уже, что ты мужчина, а я баба.

— Зачем ты так, Клавочка?

— А все затем, что пока еще я твоя жена, а не эта рыжая паскуда! — Она вскочила.

Анатолий Модестович тоже встал.

— Не смей, прошу тебя, — сказал он.

— Не командуй, здесь тебе не завод! Дети скоро забудут, как зовут их отца... Или ты думаешь, что если я мало получаю, а ты много... Если ты кормишь семью, значит тебе все можно, все позволено?! — Она всхлипнула, совсем по-ребячьи шмыгая носом.

— Ты понимаешь, что́ говоришь? — Все это было так неожиданно, что Анатолий Модестович не находил нужных, веских слов в свою защиту. Да ведь он и не знал, почему должен защищаться.

— Я все вижу, все...

— Ну, что ты видишь? Успокойся, возьми себя в руки...

— Вижу! — зло повторила Клавдия Захаровна.

— Ты не в себе. Упрекаешь меня бог знает в чем... Пойми, наконец: я занят очень важной работой.

— Всю жизнь так. — Она опять громко всхлипнула. — А о нас ты подумал? Тебе с нами неинтересно, живешь для себя, для своего интереса. А нам, когда нам жить? Господи, зачем я согласилась выйти за тебя! Жила бы спокойно...

— Прошу тебя, успокойся. Ложись спать... — Анатолий Модестович попытался обнять ее.

— Не трогай меня, не трогай! — Она отпрянула к стене и загородилась руками. — Не смей... Лапай свою рыжую, а ко мне больше не прикасайся!..

— Хорошо, я брошу эту работу. Довольна?

— Мне не нужны, не нужны твои милости! Можешь бросить нас, проживем без тебя и без твоих милостей. Иди, держать не буду и плакать тоже, не бойся.

Анатолий Модестович решительно не знал, как разговаривать с женой, как успокоить ее, как убедить, что она не права... «А может, — подумалось вдруг, — в чем-то она права? Может, в чем-то я виновен перед нею?..»

Хотя бы в том, что действительно совсем не бывает дома, не уделяет внимания ни ей, ни детям, живет как бы сам по себе, отдельной какой-то жизнью. И в том еще, что нравится ему Зинаида Алексеевна. Себе не солжешь.

Возможно, он все-таки нашел бы убедительные слова в свою защиту, которые успокоили бы жену, и она поверила бы в его невиновность, поверила бы тому, что упреки ее беспочвенны и несправедливы — чего проще, если женщина хочет поверить, если готова винить во всем себя, — но тут постучали в дверь.