Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ах, Карлос, — воскликнула она, — вы застали меня врасплох! Ария была, однако, так трогательна, так неописуемо трогательна! Вы никогда ее не слышали? Если хотите, я могу вам ее сыграть!

Эльмира принялась листать нотную тетрадь, но трогательная ария все не находилась. Она пыталась привести себя в более веселое расположение духа, но и это ей не удавалось.

Я вновь взял ее за руку.

— Дражайшая графиня, — обратился я к ней. — Невозможно обрести то, чего желаешь. И я сейчас в том же настроении. Мне было так тяжело и грустно, я надеялся найти вас в веселом, искреннем расположении духа, но вижу лишь слезы и замкнутость.

— Замкнутость? Карлос! Когда я была замкнутой?

— Никогда ранее, но теперь определенно. Эльмира! Лишь годами я юнец — в любви я давно перестал быть таковым. И если нельзя мне вас умолять о том, чтобы вы даровали мне свое доверие, достаточно ли вам моей дружбы? Вы молчите? Вы плачете? О, говорите же со мной! Я всецело принадлежу вам. Каждый мой взгляд, каждая мысль принадлежат вам.

— Вы полагаете, дон Карлос, — заговорила она наконец немного оскорбленно, — что у меня есть некая тайна, которую я могу вам доверить? Ах, если быть честной, то, должна признаться, я к этому совершенно не готова.

— Эльмира, вы неверно меня поняли.

— Да, чтобы быть до конца искренней, признаюсь, мое теперешнее расположение духа плохо сочетается с вашим настроением.

— Почтеннейшая графиня, я не хотел вас оскорбить.

— Охотно верю. Вам просто недостает ловкости, чтобы искусней прикрыть свое любопытство.

— Да, мадонна[127], я чувствую, что был чересчур любопытен. Простите меня. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Что за мастер сделал эту лютню?

Тут взгляд Эльмиры вновь стал недвижим, и она принялась безутешно плакать. Долгий, протяжный вздох вырвался у нее из груди.

— Мне не хотелось бы вам надоедать, прекрасная графиня. Я вновь прошу вас простить мою докучливость. Прощайте, мадонна.

— Ах, останьтесь же, Карлос!

— Вы плачете еще горше с тех пор, как я тут. Если я не могу снискать ваше доверие, то, по крайней мере, не буду обременять вас.

С этими словами я направился к дверям. Я искренне досадовал на Эльмиру, но это было не что иное, как любовь. Я сделался от этого совершенно болен и вынужден был два дня просидеть дома, на третий день я получил записку следующего содержания:

Наши роли переменились, Карлос. Теперь я должна искать вашего доверия. Вы любите всех женщин, а я — ах! — только одного-единственного человека. Завтра утром буду у капуцинов[128], в монастыре Святого Яго[129], на исповеди.

Монастырь Святого Яго лежит в добрых четырех милях от Алькантары. Необходимо было отправляться в тот же вечер, несмотря на ужаснейшую ночную бурю. Вопреки уговорам слуг я оседлал свою лошадь и выехал из ворот. Предсказания Альфонсо оказались верными. Ливень обрушился на меня с затянутых тучами небес вместе с молниями и громом; ветер, налетая ураганными порывами, силился сбросить нас, промокших до нитки, с лошадей; ни одной тропы невозможно было различить; лошади наши, отнюдь не разделяя горячности наездников, с каждым шагом все глубже утопали в грязи. Наконец перестали мы уже понимать, в какой стороне монастырь и где город, и, только опасаясь за свою жизнь, непрестанно боясь утонуть или, по крайней мере, завязнуть в грязи, с величайшим трудом добрались до лежащего впереди леса. Но здесь подстерегали нас новые ужасы.

Опасности поездки лишь забавляли меня, и, сохраняя, несмотря ни на что, хорошее настроение, я запел известную народную песню; Альфонсо охотно подхватил ее. Но тут же в кустарнике, словно из сотни мощных глоток, послышалась та же песня. Поначалу я подумал, что это эхо. Но, к своему ужасу, я разобрал повторенные множеством голосов слова второй строфы, тогда как мы начали только первую.