– Все время?
– Мне нравится.
– Где вы живете?
– Нигде. В целом мире. Сейчас – здесь.
– У вас нет дома?
– А какой смысл в доме, если я там не живу?
– Вы бывали в Материнском Приюте раньше?
– Никогда.
– В таком случае, почему вы приехали сюда сейчас, если не по делу?
– Я проезжал мимо. И вышел здесь. Из-за названия. Считайте это капризом.
Чан мгновение помолчала, потом улыбнулась, неожиданно и немного печально.
– Я понимаю, – проговорила она. – Даже вижу картинку, как в кино: последний кадр – крупный план покосившегося креста на земле, две перекрещивающиеся дощечки с надписью, сделанной раскаленной в огне костра кочергой, а за ним – уезжающие под звон колокольчиков фургоны, постепенно исчезающие за горизонтом. И титры.
– Вы думаете, здесь умерла пожилая женщина?
– Мне так кажется.
– Любопытно, – проговорил Ричер.
– А вы как это видите?
– Я не уверен. Я подумал, что, возможно, здесь остановилась молодая женщина, чтобы родить ребенка. Может быть, провела тут месяц и поехала дальше. А ребенок потом стал сенатором или что-то вроде того.
– Интересно, – сказала Чан.
Ричер нацепил на вилку желток и отправил его в рот.
В тридцати футах от них бармен набрал номер на телефонном аппарате, висевшем на стене, и сказал: