Какая помощь требовалась, не уточнялось. Средни Ваштар, который был богом, не мог того не знать. Поглядев на другой, опустевший угол и глотая слезы, мальчик возвратился в ненавистный ему мир.
Каждую ночь в долгожданной темноте его спаленки, каждый вечер в полутьме сарайчика звучала горестная мольба Конрадина:
— Помоги мне, Средни Ваштар!
Госпожа де Ропп заметила, что посещения сарайчика не прекращаются; как-то под вечер она произвела более тщательный его осмотр.
— А что у тебя в этом ящике, запертом на ключ? — спросила она. — Небось, индийские кролики. Я велю их унести.
Конрадин сжал губы, но женщина обыскала и его спальню, пока не нашла спрятанный ключ, и тут же отправилась в сарайчик завершить столь успешно начатую операцию. Вечер был дождливый, Конрадину пойти в сад не разрешили. Из крайнего окна столовой был виден сарайчик, Конрадин устроился у этого окна. Он видел, как Женщина вошла внутрь, и представил себе, как она отпирает дверцу священного ящика и близорукими своими глазами разглядывает толстый слой соломы, в которой прячется его бог. Возможно, что она нетерпеливо и грубо ворошит солому концом зонтика. Конрадин лихорадочно произнес свою новую молитву. Но молился он без веры в душе. Он знал, что с минуты на минуту Женщина появится с хмурой, ненавистной ему усмешкой, а через час или через два садовник унесет его волшебного Бога, теперь уже не бога, а просто бурого хорька в ящике.
И еще он знал, что Женщина всегда будет побеждать, как побеждала до сих пор, и что ее придирки и тиранство постепенно обессилят его, пока ему не станет все безразлично, пока не сбудется предсказание врача. И, словно вызов, с яростью терпящего поражение, он принялся выкрикивать нараспев гимн своему попавшему в опасность идолу:
Внезапно он перестал петь и припал к окну. Дверь сарайчика все еще была открыта. Проходили минуты за минутой. Минуты были долгие, но они проходили. Конрадин смотрел на воробьев, летавших и прыгавших по виноградному кусту. Он их сосчитал, и снова пересчитал, не отрывая глаз от двери. В комнату вошла служанка с кислым лицом и накрыла стол для чая. Конрадин все ждал, не спуская глаз. Мало-помалу в его сердце проникала надежда, победным блеском засияли глаза, до сих пор знавшие лишь меланхолическое смирение побежденного. С внезапным ликованием он снова запел свой гимн победы и уничтожения. И вскоре его глаза дождались радостного зрелища. Из сарайчика вышел зверек на коротких лапах с длинным изжелта-бурым туловищем, как бы ослепленный непривычным светом заката, — на его шерсти у челюстей и на шее были темные мокрые пятна. Конрадин упал на колени. Великий Болотный Хорек направился к одной из канавок сада, попил воды, пробежал по дощатому мостику и скрылся в кустах. То была кончина Средни Ваштара.
— Чай готов, — сказала служанка с кислым лицом. — А куда пошла хозяйка?
— В сарайчик, — сказал Конрадин.
И когда служанка отправилась звать хозяйку, Конрадин вынул из коробки тостер и принялся подсушивать хлеб.
И, подсушивая тосты и обильно намазывая на них масло и не спеша смакуя их, он прислушивался к шумам и внезапным моментам тишины, которые, чередуясь с судорожной быстротой, слышались за дверью столовой. Глупые вопли служанки, хор голосов в кухне, беготня, отправка гонцов за помощью и, после долгой паузы, благочестивые всхлипы и скользящие шаги людей, несущих что-то тяжелое.
— Кто скажет об этом бедному мальчику? Я не решаюсь, — произнес чей-то визгливый голос.
И, пока служанки это обсуждали, Конрадин приготовил себе еще один тост.
Смерть богослова
Ангелы уведомили меня, что когда Меланхтон скончался, ему в мире ином предоставили дом совсем такой, как на земле. (Так бывает почти со всеми, пожаловавшими в вечность, и поэтому они не считают себя мертвыми.) Обстановка тоже была такая же: стол обеденный, письменный стол с выдвижными ящиками, книги. Когда Меланхтон очнулся в этом месте, он взялся за свои литературные труды так, словно он и не покойник, и за несколько дней написал об оправдании верой. По обыкновению, он ни словом не обмолвился о милосердии. Ангелы заметили упущение и послали к нему спросить об этом. Меланхтон сказал посланцам: «Я неопровержимо доказал, что можно обойтись без милосердия и, чтобы попасть на небо, достаточно верить». Говорил он это надменно, а сам не знал, что уже мертв и место его вовсе не на небе. Когда ангелы услышали эти слова, они его оставили.
Спустя несколько недель вся обстановка, за исключением кресла, стола, стопки бумаги и чернильницы, начала истаивать и в конце концов сделалась невидимой. Кроме того, на стенах жилища проступили пятна сырости, пол украсился желтыми разводами. Одежда стала проще и грубее. А так как он продолжал писать и настаивать на ненужности милосердия, то его поместили в подземелье, где содержались такие же, как он, богословы. Там он просидел несколько дней и начал сомневаться в своем тезисе, и тогда ему разрешили возвратиться. Теперь его одежды были из задубелых кож, но он принудил себя думать, что ему все показалось, и продолжал прославлять веру и поносить милосердие. Однажды вечером ему стало холодно. Он обошел дом и увидел, что его жилье уже совсем не такое, как на земле. Одно помещение было завалено какими-то непонятными орудиями, другое сделалось таким маленьким, что в него нельзя было войти, еще одно не поменялось, но теперь его окна и двери выходили на большую песчаную косу. Комната в глубине дома была полна людей, которые превозносили его и твердили, что такого ученого богослова еще никогда не бывало. Похвала его обрадовала, но часть этих людей была безлика, а другие походили на мертвецов, и он из-за этого проникся к ним недоверием и неприязнью. И тогда он решил написать похвалу милосердию, но страницы, написанные им сегодня, назавтра оказывались чистыми. Происходило так потому, что писал он их неискренне.
К нему приходили многие из тех, кто недавно умер, но ему было стыдно за такое убогое жилище. И для того чтобы все уверились, что он на небесах, он уговорился с одним колдуном, обитавшим в помещении в глубине дома, и тот слепил приходивших обманным блеском. Едва все уходили — а иногда еще и до их ухода, — снова проступали пятна сырости и нищета.
В последних сообщениях о Меланхтоне говорится, что колдун и один из безликих уволокли его на косу, и там он прислуживает бесам.