– С какой репутацией?
– Знакомый, говоришь, ейный? – Глашка смотрела хитро. – А того, знакомый, не знаешь, что братец ее, тоже граф, на каторге сгнил, потому как был бомбистом, на самого государя покушался. За то злодеяние на всю их семейку проклятье легло: граф с графиней померли во цвете лет, Настька калекой сделалась. Только бабке все нипочем, но она, сказывают, та еще гадина!
– Гадину я тут вижу только одну, – сказал Виктор, разжимая пальцы на тощей Глашкиной руке. – И если ты рот свой поганый сейчас не закроешь…
– Пусти! – Глашка заскулила громко, с подвыванием. – Людечки добрые, караул! Убивают!
Он брезгливо вытер пальцы о пиджак, велел:
– Вон пошла, пока не пожалела.
– Это ты, я смотрю, всех жалеешь. – Она пятилась, но уходить не спешила. – Гляди, как бы и тебе за твою жалость палкой по хребту не досталось. Баре – они такие! А без меня Настька теперь замучается, она же к жизни не приспособленная, привыкла, чтобы за нее все делали. Значит, не угодила я ей, рылом, значит, не вышла.
– Я сказал, пошла вон! – рявкнул Виктор, не выдержав всей этой грязи и мелочности.
И Глашка вдруг по-настоящему испугалась, шарахнулась в сторону, а потом и вовсе побежала. А на душе у Виктора после разговора с ней осталось что-то мерзкое, отвратительное. Стало жалко Анастасию, но не из-за ее слепоты, а из-за того, что в тяжелую годину рядом с ней была вот такая… гадина.
Обратно на перрон он возвращался быстрым шагом, хотелось успокоить, сказать, что никто ее больше не побеспокоит, но перрон оказался пуст…
– Они ушли, Трофим? – спросила Настя шепотом.
– Ушли, Настасья Алексеевна. – От Трофима пахло махоркой и отчего-то дымом.
– Тогда и мы пойдем.
Она протянула руку, дожидаясь, пока Трофим вложит в нее трость. От случившегося на душе было сквернее некуда, так, что впору завыть в голос, но она не станет. И не нужно думать, что подумает незнакомец с приятным голосом, когда вернется. Если вообще вернется… У нее полно иных забот, поезд скоро. А то, что он увел Глашку, хорошо. Давно нужно было ее прогнать, да у Насти все недоставало решимости.
Глашка появилась в Настиной жизни два месяца назад. Адам Иннокентьевич, адвокат отца, нанял ее помощницей. Вместе с Глашкой в доме поселился кислый запах немытого тела, суета и сплетни, а старые, привычные вещи вдруг начали исчезать. Шкатулка сандалового дерева, подарок папы на Рождество, любимый мамин костяной гребень, перчатки… Много всего. Однажды Настя собралась с духом и спросила. Переживала, что заподозренная в воровстве Глашка обидится. Не обиделась – сказала снисходительно:
– Вы же, барыня, нынче слепая. Оставили небось цацку свою где-нибудь да и позабыли.
Это была наглая ложь. Ослепнув, Настя приучала себя к жесточайшему порядку, потому что без этой, до миллиметра выверенной привычной стабильности в ее новой жизни было никак. А с воцарением в доме Глашки на смену стабильности пришел хаос. Она меняла вещи местами, убирала их с привычных для Насти мест, делала все возможное, чтобы без ее помощи нельзя было обойтись, а на Настины замечания реагировала всегда одинаково:
– Так зачем же вам, барыня, все делать самой? У вас на то есть я. И подам, и принесу, коли понадобится.
А Насте хотелось самой, чтобы не зависеть от неумной и нечистой на руку бабы. Сама виновата, нужно было попросить Адама Иннокентьевича подыскать для нее другую горничную, а Глашку рассчитать, но казалось неловко отвлекать занятого человека от важных дел такими пустяками. И Глашка обживалась, с каждым днем оттяпывала себе еще чуть больше власти над Настей. И когда было решено ехать в Пермь, она даже не стала спрашивать, берут ли ее с собой. Ей нравилось решать за хозяйку, чувствовать чужую беспомощность. Наверное, Настя могла бы с этим мириться, потерпеть какое-то время, если бы Глашка не начала прятать от нее трость.
Трость подарил Адам Иннокентьевич, после гибели родителей он единственный принимал участие в Настиной судьбе. Остальные отвернулись. Даже Дмитрий… Но о Дмитрии Настя строго-настрого запретила себе думать, так же, как и о собственной ущербности. А вот Адам Иннокентьевич об этом подумал, пусть и исключительно из соображений практичности. И трость подарил специальную, тоненькую и легкую, а еще очень приятную на ощупь. Что ж делать, если все вокруг Настя теперь воспринимала по-другому: не через зрение, а через осязание, обоняние и слух.