– Вы совершенно правы, Михаил Евсеевич.
– Извинитесь! – Миша рвался в бой, удержать его было все тяжелее. – Немедленно!
– Миледи, – Туманов перевел взгляд на Анну, – прошу прощения! – Он даже поклонился, вот только поклон вышел неискренний, шутовской.
Она ничего не ответила, просто не нашлась что сказать стоящему напротив мужчине, поэтому обратилась к Мише:
– Нам пора. Поезд, наверное, уже подали.
Пальто, ставшее вдруг в десять раз тяжелее, воняющее уже не мокрой шерстью, а псиной, Анна оставлять себе, разумеется, не стала. Но и выбросить добротную вещь у нее не поднялась рука. Пальто пришлось почти впору стоящему у входа на перрон нищему. Пусть хоть кто-нибудь порадуется такому подарку…
Миша злился, Анна видела, как ходят под его кожей желваки, как вздулась вена на виске, видела и не узнавала в этом разъяренном мужчине своего тихого, интеллигентного Мишу. Он за нее заступился, не побоялся ударить Туманова, унизил публично. А такие, как Туманов, публичные унижения не прощают. Анне казалось, что они вообще ничего не прощают. И в том, что он отступился и даже попросил прощения, ей виделось настоящее чудо. Кроме того, она испытывала облегчение от того, что не случился скандал. Не хотелось ей быть причиной скандала, как не хотелось, чтобы из-за нее пострадал Миша. И все-таки как хорошо, что, несмотря на свою интеллигентность, он оказался вот таким отчаянно-решительным, что не побоялся вступиться за ее честь! Кто бы еще вступился? Дядя Витя, Трофим и Венька вступились бы непременно, но нет их больше в ее жизни, она сама так решила. А Миша есть, и теперь он единственный ее защитник, и только что доказал, что выбор она сделала правильный.
На поезд они не опоздали, но в вагон входили едва ли не последними. Миша проводил Анну в ее купе, помог пристроить еще влажные после недавней грозы чемоданы, спросил участливо:
– Аннушка, ты как?
– Я хорошо, можно сказать, замечательно! – Без тумановского пальто ей снова стало холодно, даже познабливать начало. Или все это из-за нервов? Из-за того, что реальность, от которой родные всеми силами пытались ее защитить, только что совершенно бесцеремонно ворвалась в ее жизнь?
– Мерзнешь? – Миша присел рядом, обнял за плечи, прижал к себе. Его пиджак был мокрым и холодным. Анна с запоздалым смущением подумала, что в отличие от нее ему так и не довелось переодеться в сухое.
– А ты? – Она потерлась носом о его подбородок.
– Это мелочи! – Миша провел ладонью по ее волосам, а потом сказал: – Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили чаю. Ты голодна?
Есть Анна не хотела, а вот от горячего чаю не отказалась бы. И от шерстяного пледа. И от книги. И от уюта своей комнаты…
Стоп! Из всего, о чем ей нынче мечтается, получить она может лишь горячий чай, а остальное – призраки прошлого. Прошлое это, несомненно, заслуживает того, чтобы его помнить и беречь в воспоминаниях, но и от будущего она отворачиваться не станет.
– Чаю! – сказала Анна решительно. – Сладкого чаю и пирожков. И приходи ко мне на чай, как только переоденешься в сухое!
Чай подали, когда поезд уже тронулся в путь. За окном в стремительно сгущающихся сумерках проплывал готовящийся ко сну город. Зажглись лампы, и в до блеска отполированном стекле Анна видела свое несчастное отражение. Чтобы не расплакаться и не расстроить Мишу еще сильнее, она взялась за испеченные Ксюшей пирожки. Обычно пирожки, так же как и теплое молоко, помогали ей вернуть душевное равновесие. Но не в этот раз, увы. Чаепитие у них получилось не самым веселым, каждый думал о своем. Да и принесенный чай оказался слишком сладким, таким сладким, что Анну замутило. Видя, в каком она состоянии, Миша не стал задерживаться надолго, пожелал спокойной ночи и почти сразу же ушел к себе, а Анна, которая до этого, казалось, была готова свалиться от усталости, еще очень долго не могла уснуть.
Заснула она уже под утро. Наверное, поэтому, когда в дверь ее купе деликатно постучались, почувствовала себя совершенной развалиной. За ночь головная боль так и не прошла, наоборот – она, кажется, даже усилилась. В висках ухало, во рту пересохло, в горле першило, хотелось чаю. Много-много горячего чаю. Но раскисать себе Анна не позволила, сообщила Мише, что через четверть часа будет полностью готова и принялась приводить себя в порядок. Сказать по правде, привести себя в порядок она должна была еще накануне, вот только вчера сил на такие мелочи у нее не хватило. Не хватало их и сейчас, пришлось призывать в помощницы силу воли, вставать, переодеваться в свежее платье, вычесывать остатки грязи из непослушных волос, сооружать из них какую-никакую прическу, умываться. То, что получилось в результате, Анну не то чтобы порадовало, но удовлетворило. Теперь никто не посмел бы назвать ее деревенской девкой. Впрочем, тот, кто однажды посмел, остался в Петербурге, и вспоминать о нем нет никакой нужды.
Ее появление Миша встретил восхищенным взглядом. Он умел восхищаться Анной вот так молча, без лишних слов и глупых комплиментов. Только ради одного этого ей хотелось выглядеть настоящей леди.
Завтракать отправились в вагон-ресторан. Так же, как и вечером, аппетита не было. Ее бы воля, они бы ограничились Ксюшиными пирожками и поданным в купе чаем, но Миша ведь мужчина, ему нужен полноценный завтрак. В вагоне-ресторане было малолюдно, наверное, не все пассажиры еще проснулись. Оно и хорошо, не хотелось Анне оказаться в толпе, уединение ее вполне устраивало. Вот только уединения не получилось, они едва успели сделать заказ, как за соседний столик присел Клим Туманов.