Кидо ободрил Того и сказал ему, что император уже принял решение о капитуляции и что он, как хранитель печати, поговорит с премьером Судзуки и сообщит ему об этом факте, чтобы премьер действовал соответствующим образом. Того, все еще подавленный и скептически настроенный, сел в лимузин и поехал домой в Азабу, где его ждал преданный ему и аполитичный терьер.
Вскоре после заседания кабинета редактор агентства Домэй Хасэгава снова был вызван в Касумигасэки. Его пригласил приехать разгневанный министр финансов господин Хиросэ. Редактору было приказано привезти английский оригинал послания Бирнса и его перевод.
Редактор сел на свой разбитый велосипед и налег на педали. Вскоре он уже входил в кабинет министра, словно христианин, брошенный в клетку ко львам. Хотя Хасэгава и старался объяснить смысл ноты союзников, но министр был в таком раздраженном состоянии, что он не хотел ничего слышать. «Это направлено против конституции Японии, — сказал он напыщенно. — Если принять эти условия, то это будет означать узурпацию власти императора…»
Хасэгава, пытаясь оспорить его мнение, сказал: «Но мы понесли поражение в этой войне, поэтому мы должны принять эти условия». Это подействовало на министра как красная тряпка на быка, и он заорал еще громче. «Это было, — спокойно замечает Хасэгава, — типично для ментальности и психологии нашего народа. Мы не могли признать, что были действительно разгромлены».
Если один из «своих», человек непосторонний — министр кабинета, не мог видеть этого, как же могли смотреть на это и понимать, что происходит, миллионы других людей, которые верили только тому, что им говорили?
12 августа в 18:40 в телеграфном отделе была получена телеграмма со столь долго ожидавшимся ответом союзников, переданная через Швецию. Согласно полученным указаниям, Оэ отложил телеграмму на время в сторону, пометив ее: 13 августа, 7 часов 10 минут утра. Немедленно вслед за этим пришло радиосообщение от японского посланника в Швеции Суэмасы Окамото. Адресованное министру иностранных дел, оно было передано Мацумото, который заказал копию и сразу же прочел ее.
Окамото сообщал: «Дело складывается таким образом, что, по-видимому, США приходится прилагать усилия, чтобы согласовать все мнения союзных держав в отношении ответа для Японии. Советский Союз и Китай против сохранения императорской системы правления. Лондонская „Таймс“ опубликовала передовую статью, в которой призывается упразднить обожествленную императорскую власть».
Для Мацумото телеграмма была неоценимым подарком. Прежде всего, она подтверждала все мнения и наблюдения работников министерства. Заместитель министра видел это так: «Если мы должны будем планировать дальнейшие переговоры, Трумэну придется прояснить свое отношение к императорской системе; это была тема, которую он явно не желал затрагивать. И если не будут даны гарантии при существующем положении дел сохранения императорской системы, переговоры будут прерваны окончательно».
Сообщения японского посланника в Швеции прекрасно отразили существующее отношение к вопросу среди союзников и обязательно повлияют на премьера, побудив его ускорить принятие условий. Замминистра вызвал свой лимузин и поехал в офис Судзуки; он был в доверительных отношениях с адмиралом.
Мацумото стремительно ворвался в кабинет Судзуки. Он объяснил, что только что пришла телеграмма, и вручил ее премьеру, который внимательно прочитал ее. «Если международное положение таково, как его описывает Окамото, — сказал Мацумото, — то в таком случае примите великое государственное решение».
Судзуки посмотрел на дипломата с равнодушным выражением на лице и повел круглыми плечами. «У меня то же самое мнение, — пробормотал он, возвращая телеграмму. — Но поскольку военный министр и господин Хиранума делают жесткие представления императору, это очень тяжелая проблема».
Мацумото вышел, весь во власти дурных предчувствий. Он знал старину Судзуки уже много лет, и в эти кризисные четыре месяца, начиная с апреля, когда Судзуки стал премьером, он наблюдал часто проявлявшуюся непредсказуемость старика. То он убедительно и настойчиво проводил один политический курс; то, подобно раку, быстро пятился назад в противоположном направлении. Иногда он не делал ровным счетом ничего, просто «держался на воде».
Мацумото поехал к премьеру, чтобы поддержать Судзуки. Теперь, разочарованный, он возвращался в свой временный офис.
Проникнув в кабинет Кидо, подобно огромной черноперой птице, высматривающей место для приземления, премьер Судзуки появился в своей визитке, оставляя после себя дымящийся след от сигары. В своей открытой прямой манере старик рассказал хранителю печати о своем хлопотливом дне. Кидо подумал, что его сильно раздражили аргументы фракции, которая считала себя хранительницей национальной формы правления.
Кидо, который был глазами и ушами императора, прокомментировал это так: «Я не стану преуменьшать аргументы тех, кто намерен так ревностно охранять национальное государство. Но на основании тщательного исследования министр иностранных дел имеет право утверждать, что в спорных параграфах нет ничего, что могло бы вызывать наши возражения. Это далеко заведет нас, если мы позволим вмешиваться в наши действия отдельным людям с частным мнением. Тем не менее я полагаю, что у нас нет иного выбора, как только относиться с доверием к мнению ответственных политиков, другими словами, к министру иностранных дел. Если отвергнуть Потсдамскую декларацию на данном этапе и если война продолжится, Японии придется принести в жертву еще миллионы невиновных людей из-за продолжающихся бомбардировок и страшного голода. Даже если произойдут серьезные беспорядки на внутреннем фронте вследствие принятия потсдамских условий, мы пожертвуем только нашими жизнями. Без всяких колебаний и сомнений давайте примем Потсдамскую декларацию!»
Судзуки сидел, словно пригвожденный к месту, пока Кидо ораторствовал, проникаясь его речью. Он был глубоко потрясен. Возможно, призыв Кидо к благородной и осмысленной жертве ради исполнения императорского пожелания добиться мира взволновал старого ветерана. Возможно, подействовало возникшее в его воображении представление, как он предотвращает возвращение своих соотечественников в каменный век. Что бы это ни было, но Кидо сообщает: «Я почувствовал себя значительно спокойнее, когда премьер в ответ с воодушевлением воскликнул: „Давайте сделаем это!“» Хранитель печати ощутил удовлетворение от разговора, когда старик Судзуки собрался уходить, приняв решение «сделать это» или умереть.
Кидо позвонил Того домой. С легкой ноткой триумфа в голосе хранитель печати доложил, что у него была «необыкновенно откровенная беседа» с премьером и он смог «снова внушить ему решимость». Судзуки теперь понял ситуацию и готов действовать согласно ответу союзников. Он был не из тех людей, сказал Кидо, которые способны сопротивляться воле императора. Тем не менее и Того, и Кидо легли спать в ту ночь со скрещенными пальцами.
Одним важным мероприятием, которое планировали провести Кидо и император, было показать поддержку решению Хирохито со стороны императорской семьи. Было намечено проведение семейного совета, и, в то время как кабинет пытался найти консенсус в отношении условий союзников, император должен был говорить со своими ближайшими родственниками. Принцы крови собрались в покоях по соседству с императорской библиотекой, и Хирохито объяснил им причину своего решения. Затем он призвал сплотиться все как один вокруг трона и помочь ему в этот мрачный час.
Кидо, который услышал рассказ об этой встрече от главного ее участника, понял, что это был огромный успех. Император рассказал ему, что было открытое обсуждение важной темы и принцы обещали свою поддержку.
В этот же самый вечер генерал Анами посетил принца Микасу с двойной целью: узнать от принца, что происходило на семейном совете, и попросить его обратиться к императору с просьбой, чтобы он отменил свое решение. Военный министр поехал во дворец Микасы со своим секретарем полковником Хаяси. Он намеревался поговорить с принцем в непринужденной и доверительной обстановке. Когда он вернулся и садился в машину, он был спокоен и внешне бесстрастен. На обратном пути в свою резиденцию Анами признался Хаяси: «Принц Микаса жестоко разбранил меня, сказав, что „со времени Маньчжурского инцидента армия ни разу не принимала решения в согласии с императорской волей. Это просто предосудительно, что вы все еще намерены продолжать войну, когда мы оказались в таком положении“». По свидетельству Хаяси, эти слова «произвели на военного министра тяжелое впечатление».