Насмешка, сдобренная удивлением, всего на краткий миг полыхнула в зеленых глазах. Его рука замерла на моем оголенном бедре. Казалось, что ловец балансирует на грани. Идет по лезвию клинка, с одной стороны которого — разум, с другой — безумие и голод.
Вот только голод был отнюдь не гастрономический. Свидетельство последнего упиралось мне в живот.
— А зачем же ты тогда вообще пришла в отдел?
На кончике языка вертелся самый правдивый из ответов: «Для проверки», — но я понимала, что он же — самый нелепый из всех. Я молчала, и блондин принял это за признание моей вины.
— Сама напросилась, — были его слова перед тем, как ладонь ловца скользнула на внутреннюю поверхность моего бедра.
Кожу обожгло. Я дернулась, молясь лишь об одном: чтобы мой дар проснулся. Сейчас. Немедленно, когда он мне так нужен. Но сила молчала. А я отчаянно ненавидела весь мир. Наглеца, чьи руки смело гуляли по моему телу, сволочь — Грега, мать, что в своем желании избавиться от дара дочери сделала меня никчемной. Я даже пробудить собственную силу по желанию не могу, не то, чтобы защититься с ее помощью.
По щекам потекли слезы. Я закрыла глаза и замерла соляной статуей, повторяя про себя: «Потерпи. Потерпи немного. Скоро все закончится».
Все и вправду закончилось, и гораздо быстрее. Ловец вдруг резко остановился. Я слышала его прерывистое дыхание, чувствовала его запах: зимнего леса и мяты, ощущала тяжесть его навалившегося тела.
— Твари глубины! — выругался он, и я вздрогнула.
Открыла глаза и встретилась с его взглядом.
— Я так не могу, — выдохнул он мне в губы. — Да, я та еще сволочь и мне плевать на всю высокопарную чушь о благородстве, но, смрад лабиринта, я не могу слышать всхлипы и видеть ручьи слез. Так что твоя взяла, лгунья. Я тебя не трону.
С этими словами он отстранился, а я торопливо одернула юбку, стараясь не смотреть, как он заправляет рубашку в штаны.
В горле стоял ком. Язык не слушался. Я медленной механической походкой дошла до стола, сгребла не слушающейся рукой деньги и, приблизившись к ловцу, запихнула ему купюры прямо в ворот рубахи.
Прокаркать: «Подавись», — не было сил, но, сдается, он и так понял смысл. А вот того, что произошло дальше, я и предположить не могла.
Ловец взял меня за плечи и притянул к себе. Не резко, но с силой, сопротивляться которой было бесполезно.
Поцелуй был далек от целомудрия, чувственный, проникающий, пьянящий своей свежестью и остротой. Губы впились в губы, не нежно и осторожно, но и не яростно, неистово. Ловец познавал, изучал, будто извинялся и уговаривал, накрывая собой, словно волной, затягивая на самое дно.
Я вздрогнула. Вздрогнула с ног до головы. Страх отступил. Но не отступила обида, и я укусила его нижнюю губу.
Вместо того, чтобы отпустить меня, отпрянуть, выругаться, в конце-концов, этот ненормальный застонал. Застонал и … выдохнул мне прямо в губы:
— Я привык держать свое слово. И не возьму тебя насильно, но… — он не договорил, но в оборвавшейся фразе мне послышались одновременно и обещание, и угроза.
В этот момент дверь попытались открыть. Раздался недовольный голос старухи Фло: